Собор памяти
Шрифт:
— Идёмте, — сказал офицер Леонардо и Бенедетто.
Леонардо помахал на прощание Зороастро и Америго Веспуччи, которым предстояло стать гостями Деватдара. Айше, хоть и стояла рядом с Деватдаром, не сводила с Леонардо глаз, в которых читались её чувства. Но когда за Леонардо последовал Никколо, Колумбус окликнул его:
— Молодой человек, ты идёшь не на тот корабль!
Офицеры и матросы рассмеялись. Разозлённый, Никколо с пылающим лицом повернулся к Колумбусу.
— Для тебя на «Девоте» каюты не припасли, — продолжал Колумбус. — Разве что ты решишь спать с матросами на палубе
Эти слова вызвали новый приступ хохота.
— Мы найдём ему место, комманданте, — сказал Леонардо.
— Где, маэстро, в твоей постели? — осведомился Колумбус, и все опять засмеялись.
Леонардо шагнул к нему, хватаясь за меч, но Бенедетто удержал его:
— Уймись, Леонардо.
Деватдар что-то сказал Колумбусу, и на сей раз залился краской генуэзец.
Очевидно, он не знал об обвинениях против Леонардо.
— Умоляю о прощении, маэстро, — сказал он. — Я только хотел пошутить.
— Тем не менее, — сказал Деватдар, — мальчик поплывёт с нами.
Леонардо заспорил было, но без толку. Тогда он шагнул вперёд — Никколо должен остаться с ним. Но прежде чем он подошёл к мальчику, несколько стражей Деватдара преградили ему путь. Его схватили за руки, под рёбра и в пах упёрлись клинки. Здесь распоряжался Деватдар — не только кораблями, но и человеческими жизнями; все были в его власти, включая и Леонардо.
И когда песенка про Джакопо вновь вспыхнула в голове Леонардо, его посетило внезапное и жуткое предчувствие, но он схоронил его в своём соборе памяти.
Старый Джакопо плывёт Вниз по Арно, точно плот...Плывёт, точно плот...
Глава 18
Погода была подобна апрелю в Андалузии...
единственным, чего недоставало, было пение
соловьёв.
И мёртвые, и живые будут счастливы в эту ночь.
Прочь с быстролётнейшим ветром,
его оседлавши...
Корабли шли на юг по Адриатическому морю, окаймлённому папскими областями и итальянскими королевствами, с одной стороны, и землями оттоманов и мамлюков — с другой. Шли прямо, потому что это был хорошо известный морской путь, разветвлявшийся в Средиземноморье: на запад, в Берберию, на восток — на Кипр, за медью; а на юге был Вавилон или Эль-Каири, Великий Базар. Говорили, что на одной улице Каира живёт больше людей, чем во всей Флоренции. Говорили также, что это место, откуда исходят все знания, ибо там до потопа жил Гермес Трисмегист.
Юг был местом их назначения, и они шли и шли на юг, словно дни на море были молитвами, формулами, закреплёнными раз и навсегда ритуалами солнца и звёзд. В ясную погоду ход времени размечался
Была полночь, и Леонардо с Бенедетто Деи находились уже на своём посту, когда юнги перевернули склянки, отмечая наступление новой вахты, и запели: «Qui habitat in adiutorio Altissimi, in protectione Dei caeli commorabitur». Голоса у них были высокие и приятные.
Вахты стояли все, включая капитана; Леонардо и Бенедетто позволили стоять вместе, потому что они добровольно выбрали самую непопулярную, «собачью» вахту — с полуночи до четырёх часов. У Деи был опыт лоцмана, а Леонардо пришлось стать штурманом. В эту ночь от штурмана требовалось мало: с помощью пассажного инструмента наблюдать за Большой Медведицей да следить за светом жаровни, подвешенной на корме «Аполлонии», флагманского корабля Деватдара.
Ночь была ясной, безлунной и полной звёзд, словно мириады огней самого Вавилона мерцали над головой; и море сияло, отражая их.
— Леонардо, — позвал Бенедетто.
— Что?
— Мне нужно беседовать с тобой, чтобы не уснуть. Ты сам-то не заснул, часом?
Леонардо засмеялся.
— Нет, друг мой.
— Тогда в чём же дело?
— Я просто смотрел на море — и на огонёк «Аполлонии», на случай, если курс переменится.
— За четыре дня не было ни одного изменения, — заметил Бенедетто и окликнул рулевого — тот, внизу, не видел парусов и руководствовался лишь компасом, чутьём да командами лоцмана: — Прямо руля!
— Есть! — донеслось снизу.
— Тебе недостаёт Никколо? — спросил Бенедетто. — Дело в этом? Или в женщине Деватдара?..
Леонардо вдруг ощутил резкую мгновенную тоску по Айше... и томительную пустоту, потому что подумал и о Джиневре — как она смотрела на него, занимаясь любовью, и как лежала, убитая, в собственном доме; воспоминания его свелись к этим вырванным из реальности образам, череде небывалых самообманов, один из которых, кровоточа, перетекал в другой. Они проплывали мимо, подобные гигантским китам, оставляя его одиноким и беззащитным в тихих пучинах моря и звёзд на чуть покачивающемся корабле.
— Мне не хватает Никко, — сказал наконец Леонардо. — Но это — лишь ответственность.
— Так ты рад освободиться от ответственности?
— Она со мной, вот здесь, и не важно, на нашем он корабле или на другом. — Леонардо коснулся двумя пальцами груди.
— Зачем ты согласился на требование маэстро pagholo? — спросил Бенедетто. — Мог бы оставить его со стариком. Никко бы ничего не угрожало. В крайнем случае он вернулся бы домой, к родителям.
— Боюсь, я действовал из эгоизма, — признался Леонардо, отворачиваясь от Бенедетто — чтобы посмотреть на светящийся след корабля. Тёмные, вечные глубины вод и пугали, и восхищали его — и почему-то приносили умиротворение. Казалось, они поглощают муки и тягостные воспоминания всех, кто ни смотрит в них с начала времён.