Собор памяти
Шрифт:
Когда капитан отпустил офицеров, Агостин — офицер канониров — схватил Леонардо за руку:
— Вы пойдёте вниз, командовать гребцами. Я подам вам сигнал, когда стрелять из бомбард.
Действия гребцов и канониров надо было координировать, чтобы залпы бомбард, стоящих над гребной палубой, не повредили длинных вёсел.
— Это могу сделать и я, — предложил Бенедетто.
— Я должен быть на палубе, — сказал Леонардо.
— А я не могу позволить себе лишиться знатока орудий, — отрезал капитан. — Так что оставьте ваши желания при себе, маэстро Леонардо.
Солнце медленно подвигалось к полудню, и Деватдар дал знать остальным, что он решил, с помощью сигналов флагами
Положение безвыходное.
Но ветер... если бы только он наполнил их паруса. Тогда они могли бы и спастись, потому что галерам не угнаться за удирающими парусниками. Однако средиземноморские ветра капризны, и в эти долгие часы море было подобно озеру, над которым веял лишь лёгкий бриз. Настроение у всех было боевое, все волновались и нервничали, пока турецкая каракка не сделала первого шага. На вёслах подойдя на расстояние выстрела, она выпалила по кораблю Деватдара, который ударил в ответ. Как и другие корабли. Офицер-канонир прокричал капитанский приказ Агостину, тот передал его дальше. То была своего рода песнь: приказы громко и протяжно выпевались, и сопровождали их залпы бомбард.
В воздух взвились облака дыма, едкие клубы пороха и гарь перегретого металла. Океан взрывался и шипел, когда рукотворные каменные шары падали в воду, промахиваясь мимо мишеней. Корабли Деватдара перестраивались в боевое положение — флагман в центре.
— Паруса убрать, обрасопить реи! — приказал капитан корабля Леонардо.
Делать Леонардо было почти что нечего. Матросы, обслуживающие бомбарды на квартердеке и форкастеле, знали своё дело; ему оставалось только присматривать за всем. Один подносил к казённику зажжённый фитиль, другой целился и молился, чтобы взрывом не разнесло камеру и бочонок с порохом.
Всё было наготове. Корзины с шипастыми, воняющими скипидаром шарами — греческий огонь Леонардо; те же ядра, прикреплённые к копьям и готовые вылететь из коротких трубок, называвшихся trombe; глиняные горшки со смолой, что поджигались и забрасывались на вражескую палубу; и под рукой у каждого солдата и матроса были камни и кувшины с маслом и жидким мылом, чтобы сделать скользкой палубу вражеского корабля; груды острых, как бритва, звёздчатых ежей в косых лучах солнца сверкали как ртуть. А ещё Леонардо позаботился о том, чтобы было побольше сосудов с водой — заливать огонь.
Офицер-канонир, стоявший рядом с Леонардо, надсадно выкрикивал приказы. Взлетели вёсла, рявкнули восемь пушек; от вражеского флагмана эхом долетел ответный залп. Вначале казалось, что это всего лишь шумная и дымная игра, но долю секунды спустя всё переменилось. Две турецкие галеры вовсю гребли к каравеллам, шедшим во фланге корабля Деватдара; они мчались в лоб, взрезая вёслами воду. Это были крупные суда, изящные и нагие, с каждого борта — по тридцать скамей с гребцами. Построенные ради скорости, они предназначались лишь для того, чтобы доставить абордажные команды к месту схватки, а потому несли на себе всего пару пушек.
— Цельтесь в вёсла! — завопил на палубе кто-то из канониров, но попасть в галеры было затруднительно. Пушки рявкали, аркебузиры палили, вода вскипала вокруг галер; и чем ближе они подходили, тем лучше видел Леонардо солдат в разноцветных кафтанах и тюрбанах, слышал их воинственные вопли и похоронный бой барабанов. Люди, которых отделяла от него только полоска воды, обезумели от жажды крови и боя, и море подхватывало и усиливало их крики.
— Чуешь вонь? — спросил Бенедетто у Леонардо. — Сейчас учуешь — это воняют гребцы, бедолаги, возможно, среди них есть и итальянцы. Они прикованы к вёслам и испражняются там, где сидят. — Бенедетто говорил отрывисто, будто задыхаясь. — Давай ближе к укрытию, Леонардо, пора. — Тут он улыбнулся; Леонардо гадал, о чём думает его друг, потому что Бенедетто
Они оставались в середине корабля, под защитой фальшборта, и Леонардо действительно учуял вонь, исходившую от рабов — запах пота и экскрементов; а ещё ему почудился и запах крови.
Под палубой Агостин отдал приказ стрелять; и Леонардо велел своим людям поднять вёсла.
Мгновением позже «Девота» дала залп.
Одно из каменных ядер раздробило корпус галеры, другое ударило в борт, и вёсла взлетели в воздух, как будто к ним привязали ракеты. Под страшные вопли фонтанами били кровь и обломки костей. Куски разорванных тел летели в море, которое глотало их так жадно, словно его бирюзовая гладь была воплощением вечно алчущего бога. Горький, как желчь, комок поднялся в горле у Леонардо. Предчувствие охватило его, словно увиденное событие было лишь отражением другого; он повернулся к кораблю Деватдара — и увидел, что залп турецких пушек ударил в его галеру, запалив левый борт. Флагман ответил залпом, который снёс грот-мачту турка, и она рухнула, сокрушая нос судна. Две изящные галеры тоже выпалили по «Аполлонии», но главным их делом было взять трёхмачтовую galeassa на абордаж, когда — и если — тому придёт время.
Леонардо сходил с ума от тревоги за Никколо и Айше; он представлял себе Айше в её каюте, которая находилась как раз там, куда ударила бомбарда. А Никколо, должно быть, на палубе и готовится к бою, он ведь считает себя мужчиной, а не мальчиком.
С неба дождём сыпались стрелы.
— Спускайся вниз, Леонардо! — крикнул Бенедетто.
Рявкнули бомбарды, поразив галеру; и она ответила залпом своих пушек. Вокруг вопили и кричали солдаты. Многие были ранены; кое-кто стрелял из арбалетов, но они не могли соперничать с длинными луками турок, стрелявших с большего расстояния. Галера подошла ближе, хотя бомбарды «Девоты» палили по ней и вот-вот должны были потопить.
Пролаяли аркебузы, но бомбарды с «Девоты» на сей раз смолчали — меткие выстрелы турецких лучников начисто выбили канониров.
На палубу полетели огненные шары, и пламя греческого огня выплеснулось из деревянных trombe. Языки его лизали обшивку; дым был так густ, что день казался ночью. Но всего невыносимее был ливень стрел — он не прекращался ни на мгновение. Слышны были лишь стоны раненых и умирающих да посвист стрел, выпускаемых из луков и арбалетов.
Кругом Леонардо падали лучники; один свалился прямо на него — грудь пробита стрелой под самым соском, вместе с хрипами и свистом изо рта течёт и пузырится на губах кровь. Лучник был совсем мальчишкой. Теперь все двигались быстро — но Леонардо казалось, что нестерпимо медленно, словно он провалился в сон наяву. И он забыл обо всём, кроме пульса времени, что был подобен барабанному бою; но его руки и ноги сами знали, что им делать. Он потушил огонь на палубе и, схватив укреплённую на древке искрящую гранату, метнул её в грудь турка, что забросил абордажный крюк на борт «Девоты». Человек вскрикнул и окутался пламенем; а Леонардо вместе с остальными уже швырял во врагов и на палубу галеры кувшины с греческим огнём. Словно со стороны, из какого-то тихого потаённого местечка Леонардо слышал самого себя — он кричал и швырял хрупкие сосуды со смолой, что мгновенно вспыхивали на горящей палубе галеры.
Вокруг падали люди, но Леонардо был быстр, и Бог стоял за его плечами — ни стрела, ни огонь не касались его.
Теперь и палуба кипела как море — но людьми. Турки лезли со всех сторон, и непрерывно слышалось щёлканье падающих стрел, им не было конца, словно каждый дюйм обшивки был уже утыкан ими. Леонардо заметил капитана мамлюков: тот был со своими людьми, дрался в самой гуще боя, разрубая тела с рёвом дикого зверя; капитан корабля невредимым стоял на корме в окружении стражей, что отбивали вражеские стрелы большими, заходящими друг за друга щитами.