Собор
Шрифт:
— А я хочу, чтоб у вас было продолжение на этом свете, — сказал Алексей отчего-то по-французски, и Огюст заметил, что говорит он уже совсем без акцента. — Луи, да хранит его Матерь Божия, на небе — пусть теперь мой сын за него живет на земле. Пусть будет и мой, и ваш.
И он вышел из кабинета, не дожидаясь, пока хозяин допьет кофе и вернет ему чашку.
Под влиянием этих слов, вспомнив, как тринадцать лет назад они с Элизой принесли из церкви Луи, Огюст вдруг разволновался. Допив кофе, он встал из-за рабочего стола, вышел из кабинета и потихоньку прошел в комнаты
Младенец, только что накормленный ею, не спал, ворочал пушистой головкой и гукал, приподняв ручки, сжимая и разжимая свои трогательные кулачишки.
Анна, увидев хозяина, хотела встать, но Огюст махнул ей рукой:
— Сиди, Аннушка… Я посмотреть…
Он наклонился к кроватке и вгляделся в фарфоровое личико с полузакрытыми, в мерцании свечей синими, как сапфиры, глазами.
— Можно его взять? — робко спросил Огюст Анну.
Она кивнула, сама взяла из кроватки ребенка и подала ему.
— Головку только осторожнее… чтоб не запрокинулась.
Монферран, прижав к себе мальчика, долго разглядывал его, потом легонько дунул на белые пушинки, сдувая их с выпуклого сократовского лобика. Миша наморщил носик и улыбнулся.
— Ой, первый раз улыбается! — воскликнула Анна. — До сих пор не умел. А вам, вот видите, и улыбнулся.
Огюст приподнял маленькое существо к самому своему лицу, губами с великой осторожностью коснулся теплой пушистой головки и, почувствовав, что руки его задрожали, передал ребенка матери.
— На, уложи. Спать ему надо, поздно. И тебе, покойной ночи.
А на другой день случилась беда.
С утра, отправляясь на строительство, Монферран велел Алексею оставаться дома, с женой.
— Ты мне сегодня нужен не будешь, — пояснил он. — Анне одной сейчас нелегко. Варя ей плохая помощница, сама почти девочка. А у меня, в конце концов, помощников достаточно. Посиди-ка дома.
Элизе он пообещал, что вернется не позже семи, и ушел.
На строительстве все было готово для подъема на верхнюю площадку очередной малой колонны. Ожидали только появления главного архитектора, помня его категорический приказ: «Без меня не поднимать!»
К Монферрану подошел один из его помощников, Андре Пуатье, и доложил:
— Наверху все в порядке. Проверено.
Пуатье работал на строительстве второй год. Его пристроил сюда Росси, вечный заступник всех бедствующих, после того как юноша из-за какой-то ссоры потерял работу в Петергофе. Монферран не мог отказать Росси в его просьбе.
Подъемные настилы были двухъярусные, первый ярус был пройден накануне, и архитектор с помощниками поднялись на второй, на широкий деревянный настил между верхушками пилонов.
Осмотрев колонну и узлы канатов, Огюст занял свое место у сигнального колокола.
— Август Августович, можно начинать? — донесся сверху голос.
По голосу Огюст узнал смотрителя работ Максима Тихоновича Салина.
Этому смотрителю он доверял. Одиннадцать лет назад его прислал на строительство Оленин, дав ему великолепную рекомендацию. Салин
— Начинаем! — отозвался Монферран на вопрос Салина.
Ударил колокол. Канаты натянулись, ствол колонны дрогнул и, перекатываясь по каткам, пополз по наклонному настилу вверх.
Когда колонна достигла середины подъема, Огюст подал двойной сигнал — приказ замедлить движение: он знал, что сейчас особенно усиливается натяжение корабельных канатов, наматывающихся на вороты.
И вот тут-то послышался сверху короткий испуганный возглас:
— Ой, батюшки, рвется!
Тотчас красная громадина наверху развернулась и с чудовищной стремительностью ринулась вниз.
— Берегитесь! — заорал наверху смотритель работ.
В одно мгновение Монферран понял, что произошло. Там, наверху, кто-то не проверил крепления канатов на воротах. Один из канатов оказался перетертым и лопнул. От рывка затем лопнули еще четыре каната, и колонна, свесившись вдоль настила, одним концом заскользила вниз. Если остальные канаты не удержат ее, она, рухнув, всей тяжестью ударит по одному из пилонов… В этот момент Огюст почти не сознавал, что как раз возле этого пилона стоит он сам.
— Левый ворот! — успел он закричать, уже видя надвигающийся на него с кошмарной быстротой гранитный срез.
Но падение колонны вдруг остановилось. Рискуя упасть в пролет, несколько человек рабочих на верхней площадке кинулись с разных концов к левому вороту и разом налегли на него. Три средних каната натянулись и, уравновесив среднюю часть колонны, удержали ее.
Монферран так и застыл, сжимая веревку колокола, стиснув зубы, молча вперив взгляд в замерший на настиле гранитный ствол.
«Разнесла бы полпилона, — подумал он, приходя в себя, — а меня бы, как таракана…»
Он поднял голову, чтобы поблагодарить рабочих наверху за находчивость и смелость, и тогда-то увидел, что опасность не миновала, что именно сейчас она стала смертельной: оборвавшийся канат с силой лошадиного копыта ударил по штабелю недавно поднятых наверх досок, он от удара распался и сейчас нависал над краем площадки, постепенно все быстрее сползая с него.
Потом Комиссия долго разбиралась, кто и почему оставил доски, предназначенные для обновления подъемных лесов, на самом краю настила, и как случилось, что никто наверху не заметил их опасного расположения.