Собор
Шрифт:
А в эти самые мгновения Элиза уже оказалась возле ограды набережной, где полминуты назад юный драгунский офицер осадил своего коня и сошел с седла, чтобы поговорить с остановившим его полным господином. Растолкав их обоих в разные стороны, мадам де Монферран вырвала из рук ошеломленного юноши поводья, поставила левую ногу в стремя и легко, одним движением вскочила в седло. Она села в него по-мужски, верхом, как садилась в цирке. Ее кринолин встал дыбом на крупе коня. Прежде чем кто-нибудь успел что-то понять, раздался крик: «Пошел!» — драгунский конь с места рванулся
— Что это значит?! — завопил офицерик, когда пыль, взвившаяся возле него, стала уже оседать. — Кто это такая?! Мой конь! Она сошла с ума!
— Бес-баба! — восхищенно ахнул молодой кучер, с трудом успевший осадить свою лошадь перед промчавшейся мимо всадницей. — Ух, бес-баба!
— Милый! — тотчас подскочил к нему Алексей, прижимая к себе хнычущую дочку. — На Исаакиевскую площадь свези нас поскорее! Весь кошелек отдам!
Тем временем Элиза уже неслась на всем скаку по Невскому проспекту, уже доскакала до Малой Морской, повернула, обогнула лобановский дворец, и перед нею, одетый в леса, огромный и грозный, вырос собор. До сих пор в ее сознании не было ни одной отчетливой мысли, но при виде собора она вдруг подумала, вернее, с невероятной ясностью вспомнила, что в одной из галерей его гигантского фундамента есть склеп, который Анри тщеславно и просто приготовил для себя [63] . Два года назад он составил завещание и в нем, подобно многим европейским архитекторам, просил, чтобы после смерти его не разлучали с собором…
63
Фундамент Исаакиевского собора сплошной, по по периметру и посредине в нем сделаны галереи 2,5 метра в высоту и 2,5 метра в ширину. В средней галерее и был устроен склеп.
Конь подлетел уже к западным воротам изгороди, и тогда Элиза увидела, что ворота закрыты, и сообразила, что их закрыли за ненадобностью уже месяц назад, чтобы меньше было соблазна посторонним проникать на строительство. Надо было развернуться и обогнуть собор с юга, но она не могла потерять еще одну лишнюю минуту. «Вперед!» — прозвенел ее крик, и конь, послушный ее посылу, взлетел в воздух и перемахнул через саженную изгородь.
— Батюшки светы! — возопил кто-то, шарахаясь от всадницы.
Оглянувшись, разом охватив взглядом всю западную часть площадки, Элиза сразу увидела сгрудившуюся на стилобате и на ступенях толпу рабочих. Она поскакала туда и взлетела по ступеням, уже осмысляя случившееся, уже видя растерянность и ужас рабочих, а затем, с высоты седла — свободное пространство среди них, разостланный брезент и на нем — тело своего мужа, раскинутые руки, окровавленную голову.
— Анри!!! — звонко, по-девичьи закричала Элиза.
За несколько минут до этого раненый очнулся, но, открыв глаза, мутным взглядом обводил лица рабочих, ничего еще не понимая.
Он увидел Элизу в то мгновение, когда она, осадив коня возле самой
Ворох юбок взлетел вверх, ноги открылись почти до колен, с головы упала голубая с белой вуалью шляпа, и черные волосы лохматым узлом свалились на ее плечи. На миг сквозь боль и жгучий туман Огюст увидел девочку из захолустного итальянского городка, маленькую француженку Лизетту Боннер, которая прискакала верхом, чтобы найти и спасти своего Анри. В последующий миг он вспомнил все, что произошло.
— Жив, жив, я это знала! — закричала Элиза точно те же слова, что тогда, тридцать один год назад, и точно, как тогда, заплакала, опускаясь на колени возле мужа.
— Слава те господи! — завопили с разных сторон рабочие, видя, что главный архитектор оживает на глазах.
— Лиз, не плачь, все хорошо! — уговаривал Огюст жену, привставая на локте и пытаясь обнять ее и привлечь к себе. — Ну, ничего же не случилось… Ну, доски упали. У нас это бывает — я же тебе говорил… Ну полно, не надо… ну так нельзя…
— Милый, милый, милый! — твердила Элиза и, никого вокруг не видя, целовала его глаза, щеки, окровавленный лоб.
— Больно, да, больно? — всхлипывая, спрашивала она.
— Нет, уже нет.
И он, внезапно вспомнив пережитый ужас и испытав невероятное облегчение, прижался головой к ее плечу.
Спешно вызванный лекарь уже заканчивал перевязку раненого, когда прибежали Алексей с Еленой.
— Коляска у ворот, — сказал Алексей. — Кучер обещал, что подождет. Надо домой ехать.
— Да, да, да, — прошептала Элиза, все еще стоя на коленях, не замечая своего измятого кринолина, который парусом стоял за ее спиной. — Да, мы поедем.
— Мы сейчас все сделаем! — воскликнул один из рабочих. — Вы лежите спокойно, Август Августович, мы вас так на брезенте и снесем в коляску.
— Нет, — твердо проговорил Монферран и взглядом обежал смятенные лица обступивших его людей. — Вы что же тут, господа, топчетесь, будто бог знает что случилось? Каждый день это бывает, увы… Алеша, Джованни, дайте-ка мне руки.
— Но вам вставать нельзя, ни в коем случае! — возмутился лекарь.
— Я сам знаю, что мне можно, чего нельзя!
Повинуясь его не знающему возражений взгляду, Карлони и Алексей подхватили его под руки и помогли подняться. Поднявшись, он побледнел, но, морщась, подавил приступ дурноты.
— Кто был наверху, когда оборвались канаты? — спросил он.
По толпе пробежал испуганный шепоток, рабочие затоптались и заежились. Надвигалась буря.
— Я вас спрашиваю, кажется, — спокойно повторил главный.
От толпы отделились человек двадцать рабочих и неуверенно шагнули вперед.
— И я еще, — сказал стоявший рядом с Монферраном Салин.
— Господа, благодарю вас. Вы спасли мне жизнь, — сказал Огюст твердо. — Я видел ваши действия, вы очень рисковали и все сделали очень верно. Спасибо вам всем. Я поговорю с Комиссией о вознаграждении вам за вашу смелость.
— Какое там! — наперебой загалдели рабочие. — Обошлось, и ладно! Не в деньгах счастье!