Собор
Шрифт:
В эти месяцы, вообще в последние два с половиной года Огюст чаще обычного навещал Росси.
Прежде они виделись изредка, бывали друг у друга от случая к случаю, ибо оба были заняты выше головы и у одного была большая семья, требующая хлопот, а у другого — коллекции, научные труды, частое (особенно в последние годы) желание уединиться…
Но осенью восемьсот сорок шестого года произошло событие, заставившее обоих острее почувствовать необходимость общения…
В один из тех уже далеких теперь осенних дней Огюст случайно столкнулся с Росси на набережной Невы. Перед тем они не виделись чуть не год, и
Когда Монферран, подойдя к нему, поздоровался, старик долго в него всматривался, будто не узнавал. Потом со слабой улыбкой протянул дрожащую руку:
— Август Августович, дорогой мой! Я рад… Рад… Простите. Это не память меня подводит, это у меня глаза… Плохо что-то вижу, а очки никак не соберусь поменять…
— Карл Иванович, вы заболели? У вас случилось что-то? — не выдержав, воскликнул Огюст, подхватывая его под руку.
Росси поднял помутневшие глаза, и стало видно, что они обведены не болезненной тенью, а багровыми следами слез.
— Из Рима недавно сообщили… — прошептал он. — Сын мой, мой ученик, гордость моя, Сашенька… Умер!
Прежде Карл Иванович не раз рассказывал Огюсту о своем любимом старшем сыне. Александр обещал стать большим архитектором, о нем уже много говорили в Петербурге. В Рим он поехал ради практики и из обычного любопытства молодого человека, начинающего самостоятельно строить (по-старому все архитекторы паломничали в Рим). И вот, значит, как закончилась поездка!
Тихо ахнув, Монферран перекрестился. А Росси, увидев искренний ужас и сострадание в его глазах, продолжал негромко и сбивчиво:
— Написали… написали, что он заболел… Но почему же? Я так стар, а он молод, вот… вот… Я не переживу этого, Август Августович, я не хочу этого пережить!
И тут же старик осекся.
— Да, но что же я… что же я это… вам-то говорю! Вам же хуже, чем мне. Вы потеряли единственного сына… Простите!
Огюст покачал головой:
— Карл Иванович, хуже тому, чья рана свежее. Но… бога ради, не убивайте себя этой болью! Вам есть ради кого жить, кого любить… Соберитесь с силами!
Он хотел еще что-то сказать, добавить, но сердце его дрогнуло, не выдержало.
— Ах, милосердный боже! — вырвалось у него. — За что же?! За что?..
И, обняв склонившегося к нему на плечо Росси, он вместе с ним глухо и тяжело заплакал.
Но час спустя на заседании Комиссии построения Монферран был строг и собран, говорил уверенно, и его спокойные синие глаза пугали всех молодым, дерзким блеском.
После этого случая не проходило месяца, чтоб он не бывал у Карла Ивановича или не залучал его к себе в гости. Росси был по-старому весь в долгах, тем более что уже не мог работать столько, сколько раньше, силы его покидали, и Огюст, зная, что товарищ его обидчив и ни за что не примет открытой помощи, старался оказывать ее как-нибудь незаметно, делая небольшие, но нужные подарки, невзначай приглашая Карла Ивановича вместе отобедать либо просто предлагая какой-нибудь небольшой заказ, который ему-де исполнить некогда, да и не в его он вкусе…
Встречаясь, они
В последнее время Росси был занят реставрацией своего же Александринского театра. Зная это, Монферран иногда заезжал за ним туда и увозил его ужинать в какой-нибудь простой и приличный ресторан, а то и к себе домой.
Как-то, это случилось в начале апреля восемьсот сорок девятого года, Огюст подъехал к обросшему лесами театру часов около семи вечера, рассчитывая застать Карла Ивановича еще за работой, но ему сказали, что нынче он пожаловался на усталость и поехал домой.
Движимый каким-то тяжелым предчувствием, даже не предчувствием, а скорее, непонятно откуда явившейся тоской, Монферран, хотя у него в тот вечер были и другие дела, решил их отложить и приказал своему кучеру ехать в Старую Коломну, на Фонтанку.
На звонок в дверь долго никто не отвечал, и в этом не было в общем ничего странного. Огюст знал, что жена Росси снова живет с детьми в Ревеле и, кроме самого Карла Ивановича и старой горничной, туговатой на ухо, в квартире нет ни души. Он позвонил еще раз. За дверью что-то зашаркало и заскрипело, дверь поползла назад, и из темного провала коридора показалось желтоватое лицо старухи.
— Это кто же? — хрипловато спросила она, поправляя очки, совершенно бесполезные в темноте. — Вы, сударь, по какому делу?
Но, тут же узнав Монферрана, без слов впустила его и на вопрос: «Дома ли Карл Иванович? — закивала головой в большом белом чепце:
— Дома, дома, сегодня раньше обычного… Как пришел, так вот и сел в кресло, в гостиной, и сидит, не встает. Только вот чаю выпил. Говорит, неможется ему…
Огюст поспешно прошел в гостиную.
Росси действительно сидел в кресле, почти вплотную придвинутом к камину, склонив голову на спинку. Можно было подумать, что он дремлет, однако, услышав шаги, он чуть вздрогнул и обернулся.
Комнату освещала только одна свеча, поставленная на столик, да пламя камина, но Карл Иванович тотчас узнал гостя, и на его лице, в этот день еще более измученном и опустошенном, появилось выражение радости, даже как будто торжества.
— Август Августович! — проговорил он, привставая навстречу Огюсту и улыбаясь забытой молодой улыбкой. — Вот ведь как славно! А я вас ждал… Очень мне сегодня хотелось вас повидать!
— Ну, так и слава богу, что я догадался приехать! — воскликнул Монферран, кидая на стул трость, цилиндр и перчатки. — Я у театра был, да вас не застал уже… Что это вы захворали, а?
Он шагнул к креслу, протягивая по обычаю руку, но Карл Иванович на этот раз не подал ему своей руки и даже слегка отстранился, когда гость хотел нагнуться к нему.
— Август Августович, не надо, не трогайте меня, бога ради…
— Почему?! — вскрикнул Огюст, испытав в один этот миг такой ужас и такое отчаяние, что у него потемнело в глазах. — Почему?! Что такое вы вбили себе в голову?!
— У меня холера, — просто, без боли и без страха сказал Росси. — Я знаю, я еще днем почувствовал. В сознании я буду недолго, поэтому, слава богу, что вы пришли сейчас… Только, ради Христа, стойте подалее!