Собор
Шрифт:
— Ты обиделся? — тревожно спросил Миша и, подавшись вперед, ласково обнял Демина за плечи. — Прости меня.
— Ты тут ни причем, и обижаться не на что… Ты… ты с Элизой Эмильевной говорил об этом?
— Нет, — юноша вспыхнул. — Я… мне стыдно было про это с нею… А зачем говорить?
— Да так… Она ее лучше всех знает, лучше отца с матерью, пожалуй. Аленка ей всегда очень доверяла. Мне, видишь ли, совет нужен… А впрочем, разберусь, кажется, и сам!
С этими словами он поднялся, пожал Мише руку и, подхватив свою папку, свои шинель и фуражку, ушел.
Минуло Рождество. А через месяц в «дом каменщика» пришло письмо от Елены. Письмо было из Милана, и в
— Ты написал ей? — приступил Михаил с расспросами к Егорушке. — Ты позвал ее?
— А что я мог сделать, кроме этого? — со странной покорной улыбкой спросил скульптор. — Не могу же я ее теперь оставить! Ведь я ее всегда любил и ныне люблю для нее, а не для себя. Я ведь сразу потому и хотел спросить Элизу Эмильевну, что, понимаешь ли, сомневался. Она — единственный человек из тех, кого я знаю, который любит не для себя.
Алексей и Анна с нетерпением ожидали свою «блудную дочь». За семь лет ее отсутствия они надумались всякого и теперь готовы были на что угодно, лишь бы Елена вернулась к ним. Алексей был слишком умен, чтобы не догадаться, что в эти годы с Еленой приключилась какая-то беда, не то она возвратилась бы раньше. Но он никому не открывал этих своих мыслей, решив мудро выждать, чтобы все самому увидеть и понять.
В начале марта пришло письмо из Ревеля. «Божественная Элен» ехала домой северным путем, через Швецию, где дала несколько концертов, а в Ревеле ненадолго остановилась просто ради отдыха, но ее и там уговорили дать концерт. «Из Ревеля еду прямо в Петербург и скоро всех вас увижу и обниму», — писала Елена.
— Да уж из Ревеля в Петербург прямее некуда! — усмехнулся, прочитав письмо, Алексей Васильевич. — Не больно спешит, но едет, спасибо и на том!
Путешественницу ждали теперь со дня на день. Но вместо нее вдруг явился незнакомый вестовой, как оказалось, посланный в Петербург из Аренсбурга [86] со специальным сообщением, и потребовал «господина управляющего».
Алексея на беду не было дома, к вестовому вышла Анна и услышала новость, от которой едва не лишилась чувств: в имении Юрьевское неподалеку от Аренсбурга несколько дней назад обнаружилась чума. Завез ее вроде бы какой-то цыганский табор. В деревне и в усадьбе от нее погибло уже много народу, и поскольку Юрьевское находилось почти на самой дороге из Аренсбурга в Петербург, его немедленно окружили кордонами, перекрыв все дороги и установив карантинные посты.
86
Аренсбург — старое название города Кингисеппа.
— Выезжать оттуда никому не велено вплоть до особого распоряжения, — завершил вестовой свою пространную речь. — Меня направил господин комиссар, из Петербурга присланный, чтоб я доложил, как есть, и заезжать мне не велено было никуда, да вот уговорила барышня, дочь господина Самсонова… Она из Ревеля ехала в Петербург, а в Юрьевском у ней знакомый барин, хозяин то есть имения, она его, кажись, за границей встречала. Говорит, он ее зазвал денька два погостить, госпожу-то артистку. Ну, а тут как раз чума. Вот она там и оказалась взаперти… Сказала, что сама-то здорова, да очень боится заболеть — у нее уж лакей помер от чумы. Говорит, если сможет батюшка, то пускай ее оттудова выручает.
Вестовой удалился, а Анна в ужасе и тоске заметалась по дому, не зная, что делать. В доме не было ни хозяина, ни хозяйки, Михаил с утра ушел по делам, не у кого было даже спросить совета. Воображение рисовало Анне умирающую Елену, дроги с ее мертвым телом.
Бедная
Ни слова не говоря, молодой человек кинулся в ноги своему покровителю и в ответ на ошарашенное «Что это значит?!» закричал:
— Август Августович, вы жизнь мою можете спасти! Если только Елена умрет, не жить и мне на этом свете… А она вот-вот может погибнуть!!! Пропуск мне достаньте через кордон!
— Какой еще кордон?!
Путано и несвязно Егор рассказал архитектору о страшном происшествии. Выслушав все, Огюст только махнул рукою:
— Ах, было бы из-за чего с ума сходить. Не умерла же она и, думаю, не заболела, раз смогла вестового уговорить, да небось и сумму ему вручить немалую, не то бы он на Мойку заезжать не стал. Ладно же, не мечись, я достану пропуск, только тебя не пущу: ты натворишь бог весть чего… Сам поеду!
Выехать Монферрану удалось только около полудня следующего дня: добыть разрешение у генерал-губернатора оказалось не так просто. Впервые архитектор отправился в такую дальнюю дорогу без Алексея, а ведь именно в этот раз верный его слуга ни за что не хотел оставаться.
— Я тебе привезу ее, слово даю! — уверил Огюст Алексея. — А помощи от тебя мне не будет, одно беспокойство. С меня холеры твоей на всю жизнь хватит.
Кучер Яков гнал лошадей во всю прыть, и до кордона на дороге они добрались уже в начале седьмого часа. Оставив возле кордона свою карету, архитектор в сопровождении одного из солдат подошел к сторожке, где обосновался петербургский комиссар.
Прочитав выданный ему пропуск, чиновник, и без того завороженный мундиром статского советника и сиянием орденов (Огюст знал что делал, надевая их в дорогу), вскочил перед важным гостем навытяжку и осведомился: что их милости будет угодно узнать?
Когда архитектор рассказал, в чем дело, комиссар заулыбался и, весело покручивая перо пальцами, проговорил:
— Тут она, артистка, ваша милость! Приехала, как мне удалось выяснить, вместе с хозяином имения, помещиком Селивановым, как сказывали мне, знакомым ее давним. Будто бы она его в Париже знала и от приглашения заехать в его имение не отказалась. Ну, а тут такое вышло приключение. Уж, кажется, где бы стать чуме? На юге. А она вон на севере объявилась. Уже сейчас, смею вашей милости доложить, шестнадцать человек скончалось, восемь ныне в одной избе пребывают, для больных выделенной, то есть те, кто ныне болен. А помещик сам заперся в своей спальне, никого туда не пускает, разложил вокруг себя пистолеты и орет через окошко, что каждого, кто сунется, пристрелит.
— Послушайте, — морщась от этой подробнейшей информации, прервал чиновника Монферран. — Помещик меня не интересует. Пускай там хоть с голоду помрет. Артистка-то жива? Где она?
— Так точно-с, жива артистка! — охотно сообщил комиссар. — Ныне она в северном крыле усадьбы, в отведенных ей комнатах, со своей компаньонкой, смею заметить, тоже особой очаровательной.
— Но она, мадемуазель Самсонова, не больна? — с тревогой спросил Огюст.
— А вот насчет этого я ничего вам сказать не могу. Раз в ту избу ее не отправили, так надо думать, нет. Но не могу поручиться, не знаю-с. Поговорите с господином доктором. Из Аренсбурга приехал позавчера. Весьма учтивый и образованный молодой человек.