Собор
Шрифт:
— Какой домик? — живо осведомился Монферран.
— Дачный. Под Гатчиной. Когда родилась дочка, я купил… Не думали ведь, что здешний климат окажется для жены так опасен. Ну да что там, нынче осень, дома не продать, да его и весной никто не купит. Нелепость кривобокая… Ничего за него не дадут!
Огюст вскинул брови, припоминая:
— Гатчина… Гатчина. Где это? А да, знаю! Там хорошие места, болот мало. А сколько бы вы хотели за ваш домик?
Карлони в изумлении уставился на архитектора. У него опять разлилась по всему лицу алая
— Август Августович (он впервые назвал начальника по имени-отчеству)… Август Августович, неужели вы купить хотите?
— Хочу, — спокойно подтвердил Огюст. — А что? Я тоже хочу иметь дачу. Все архитекторы имеют. На собственный дом мне, быть может, никогда не накопить денег, так хоть дача будет. Ну, так сколько? Восьмисот рублей хватит?
Карлони заколебался:
— Да честно сказать — грош ему цена.
— Да? — Огюст с азартом сощурился и подмигнул мастеру. — А вот посмотрите, что я из него через годик-другой сделаю! Еще и не узнаете его! Покупаю! Даю восемьсот, и больше у меня сейчас нет. Согласны? Загородные дома сейчас подорожали.
И, увидев, с каким сомнением мастер смотрит на пачку кредитных билетов, Огюст почти сердито добавил:
— Если откажетесь, я не поверю, что вы простили меня. Ну, нечего так смотреть, берите!
— Да благословит вас Мадонна, сударь! — проговорил каменных дел мастер и, стремительно повернувшись, кинулся прочь.
— Вот тебе и карета! Покатался! — прошептал архитектор. Сзади опять послышались шаги, и знакомый голос проговорил:
— Это выходит, кто ж теперь хвилантроп-то?
Посреди причала, ухмыляясь и нахально притопывая ногою в новом толстоносом башмаке, стоял Алексей.
— Подслушиваешь? — устало спросил Монферран.
— Не-а, — Алексей любовно поглядел на свой башмак и затем весело глянул в лицо хозяину. — Случайно услыхал. Я пришел напомнить, что ваша милость не завтракали, да сказать, что я в вашем Дидро еще две страницы одолел.
— Вот как? Ты делаешь успехи, — и Огюст перешел на французский. — Не можешь ли, в таком случае, сегодня говорить со мною только по-французски?
— Могем! — отозвался Алеша, но тут же действительно заговорил на довольно правильном французском: — Мне еще вам надо сказать, мсье: только что… м-м-м… Как это будет «смотритель работ»?
Огюст сказал, и парень закончил:
— Он просил передать, что там привезли вам собаку.
Монферран опешил от такого сообщения.
— Какую собаку? Зачем?
— Для пристани, мсье.
— Собаку для пристани?!
Ему тотчас представился громадный лохматый пес, бегающий по причалу и неистово лающий.
— Вы просили вчера, чтоб для пристани привезли собачьи бревна.
— Собачьи?!
И тут вдруг до него дошло, и он расхохотался.
— Да не собачьи, а дубовые, черт возьми! Дуб, а не собака, мсье грамотей! [49]
— Тьфу! — слуга тоже засмеялся. — Не язык, а морока… «лё»,
49
Игра слов: «le chene» — дуб, «le chien» — собака (фр.).
Но от этих слов Огюст только пуще захохотал.
В этот день, вернувшись домой, он с порога сказал Элизе:
— Знаешь, Лиз, так получилось, что вместо коляски я подарю тебе домик… Правда, чтобы до него доехать, все равно коляска нужна, но ее мы весною купим. Хорошо?
— Отлично! — закричала, бросаясь ему на шею, Элиза. — Спасибо тебе! Я давно мечтала о домике, подальше от города, чтоб хоть иногда там прятаться ото всех вдвоем… Чтоб только шумели собаки, а за оградой лаяли дубы. Так получилось у Алеши, да? Ха-ха-ха!
Схватив его за руку, она ринулась с ним в гостиную.
И тут он замер от удивления.
В гостиной, на столе, он увидел новую шелковую скатерть. На ней красовался высокий бронзовый подсвечник из спальни, над ним весело танцевали огоньки четырех свечей. В хрустальной вазочке, единственной реликвии, которую Элиза привезла из Парижа, лежала горка сладкого домашнего печенья, рядом возвышалась пузатая бутылка с горделиво вытянутой тонкой шеей и маленькой головкой в сургучном паричке. Два хрустальных бокала, играя тонкими узорами огранки, прижимались к бутылке, будто поджидали, когда ее откроют.
— Что это? Что это значит, Лиз? — растерянно спросил Огюст.
Она протянула к нему руки и, когда он шагнул к ней, еще сильнее и горячее обняла его.
— Это значит, что я люблю тебя, мой Анри! Я люблю тебя еще больше, чем раньше, и хочу, чтобы ты это знал!
— Алексей тебе уже все выболтал? — тихо спросил архитектор.
— Да. И хорошо, что я узнала… Анри, знаешь, — она прижалась щекой к его плечу, — знаешь, я прежде не знала, чего больше боюсь: что ты будешь очень беден и горечь бедности станешь срывать на мне, или что ты будешь очень-очень богат, и богатство твое нас сделает чужими… Теперь я ничего не боюсь. Я согласна жить с тобой в самой черной нищете и среди самых невиданных сокровищ! Твоя душа устоит.
— Спасибо, Лиз! — он поцеловал ее волосы и прижал ее к себе. — Спасибо! И какие сокровища, о чем ты? Сокровище — только ты.
XIII
Секретарь генерала Бетанкура редко видел своего начальника в сильном раздражении: свои чувства генерал великолепно умел скрывать. Поэтому секретаря удивило, когда в одно прекрасное утро господин председатель Комитета по делам строений и гидравлических работ вдруг выскочил из своего кабинета с какими-то чертежами в руках и почти закричал, хотя секретарь был отнюдь не глух: