Собрание рассказов
Шрифт:
— Я сказал уже.
— И это — последнее слово? Последнее?
— Ты выслушай, — сказал Видаль, говоря терпеливо, немногосложными словами, точно ребенка успокаивая. — Я просто еду домой. Вот и все. Я четыре года не был дома. Я хочу домой, и больше ничего. Понимаешь? Хочу увидеть, что у меня там осталось — через четыре года.
— А какую вы там жизнь ведете? — Пальцы Юла лежали нетуго и твердо на горле Видаля, руки Юла замерли закостенело. — Охотитесь, небось, весь день, а захотите — и всю ночь, и лошадь верховая у вас есть, и негры вам прислуживают — чистят башмаки, коня
— Надеюсь, и дальше так будет. Но я четыре года не был дома. И теперь не знаю.
— Возьмите меня с собой.
— Я ведь не знаю, что там теперь. Возможно, там ничего не осталось — ни верховых лошадей, ни дичи. Янки дошли до тех мест, и мать умерла сразу же, и не знаю, что там теперь. Надо прежде приехать, увидеть.
— Я буду работать. Мы с ней будем оба работать. Вас поженят в Мейсфилде. Это недалеко.
— Поженят? С твоей сес… Понимаю. Но почем ты знаешь — возможно, я женат?
Руки Юла сомкнулись на горле, затрясли Видаля.
— Прекрати, — сказал Видаль.
— Скажите только, что женаты, и я вас убью, — проговорил Юл.
— Нет, — сказал Видаль. — Я не женат.
— И не хотите подняться к ней?
— Нет. Я ее только один раз и видел. И вряд ли даже узнаю, встретив вторично.
— Она другое говорит. Не верю вам Вы лжете.
— Нет, — сказал Видаль.
— Это потому, что вы боитесь?
— Да. Боюсь.
— Вэтча?
— Не Вэтча. Просто боюсь. Везенье мое, пожалуй, кончилось. Я знаю, слишком долго оно длилось. И я боюсь — а вдруг обнаружится, что я забыл, как надо действовать в боязни. И я не могу идти на этот риск — а вдруг окажется, что я потерял ощущение реальности. Вот Джубал — дело другое. Он верит, что я по-прежнему принадлежу ему; знать не хочет, что меня уже освободили. И слушать даже меня не захочет. Ему-то незачем тревожиться об ощущении реальности.
— Мы бы работали. Пусть она не такая нарядная, как ваши миссисипские, что все время в туфлях ходят. Но мы бы выучились. Мы бы вас не посрамили перед ними.
— Нет, — сказал Видаль. — Не могу.
— Тогда уезжайте. Сейчас.
— А как? Ты же видишь, он не усидит, свалится с седла.
Юл не ответил, и мгновение спустя — хотя и не расслышав шагов — Видаль почти физически ощутил, что паренек напрягся, замер и, подобравшись, не дыша, смотрит теперь на лестницу.
— Кто это там? — спросил шепотом Видаль.
— Отец.
— Я спущусь к нему. А ты побудь здесь. Постереги мой револьвер,
X
Темный воздух был высок, холоден, студен. В непроницаемой огромной тьме лежала долина, а за ней непроницаемо и холодно чернела на черном небе противолежащая гряда холмов. Сжимая пальцами култышку правой, Видаль поеживался, подрагивал зябко.
— Уезжайте, — сказал отец.
— Война кончена, — сказал Видаль. — Победа Вэтча — не моя печаль.
— Берите лошадей и негра и уезжайте.
— Если вы относительно дочери, то я ее видел лишь раз и не увижу больше никогда.
— Уезжайте, — сказал отец. — Забирайте, что ваше, и езжайте.
— Не
— Даем вам срок до рассвета.
— В Виргинии в течение четырех лет мне и такого срока не давали. А здесь всего лишь Теннесси. — Но тот повернулся уже уходить, растворился на черном фоне косогора. Видаль вошел в конюшню и поднялся на сеновал. Недвижно над храпящим негром сидел на корточках Юл.
— Оставьте его здесь. — сказал Юл. — Он всего-навсего негр. Оставьте его и уезжайте.
— Нет, — сказал Видаль.
Юл сидел оцепенело над храпящим негром. Он не глядел на Видаля, но вставали меж ними, немо и беззвучно, перелесок, резкий сухой выстрел, внезапный одичалый гром копыт вздыбившихся лошадей, вьющийся из дула дымок.
— Я вам покажу самый короткий спуск в долину. Через два часа вы будете уже внизу. К рассвету будете за десять миль отсюда.
— Не могу. Он тоже хочет домой. Я и его должен довезти. — Видаль замолк; левой рукой неловко расправил плащ на негре, подоткнул. Услышал, как тихо уходит Юл, но не поднял глаз. Немного погодя потряс за плечо негра: «Джубал!» Негр застонал; повернулся тяжело, опять уснул. Видаль сидел над ним в той же позе, как раньше Юл.
— А я думал, что распростился с этим навсегда, — проговорил Видаль. — С миром и покоем. Со способностью и привилегией боязни.
XI
Хибара угрюмо тускнела в густом холодном рассвете, когда лошади вышли из покосившихся ворот на месиво дороги. На гнедом кровном коне сидел негр, на буланом — Видаль. Негра била дрожь. Сгорбясь, подтянув колени, он высоко торчал в седле, и лицо его было едва различимо под клеенкой-капюшоном.
— Говорил же я вам, что они нас хочут отравить этим пойлом, — причитал негр. — Говорил же я. Вахлачье, голь нагорная. А вы — мало что допустили отравить меня, так еще своей рукой поднесли эту отраву. О господи, господи! Хоть бы домой доехать.
Видаль оглянулся на хибару, обветшалую, слепую, без признака жизни, без дыма над трубой.
— У нее, наверно, есть молодой человек, ухажер, — произнес он вслух задумчиво и усмешливо. — Да еще тут мальчик этот, Юл. Он сказал — дойдет дорога до лавровой рощи, и, не доезжая, надо брать левее, тропой. Сказал, что через рощу нельзя.
— Кто сказал, чего сказал? — проговорил негр. — Я никуда не еду. Ворочусь сейчас на сеновал и лягу.
— Хорошо, — сказал Видаль. — Слезай с седла.
— Это зачем?
— Мне будут нужны обе лошади. А ты можешь пешком, когда проспишься.
— Я матушке вашей скажу. Все скажу. Скажу, как за четыре года — и то вы не научились разбирать янков от не-янков. Суетесь к янкам ночевать, допускаете поить отравой негра матушкиного. Я скажу ей.
— Ты ведь как будто решил оставаться здесь, — сказал Видаль. Его тоже пробирала дрожь. — Мне, однако же, не холодно, — проговорил он. — Мне не холодно.
— Чтоб я здесь оставался? Да вы без меня ни в жизнь домой не до беретесь. Что я матушке скажу, когда приеду домой без вас и она спросит, а вы где?