Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Даже когда по радио детские передачи слушал, где про лес говорилось, боялся. А однажды, когда они пошли с папкой в клуб "мульти-пульти" смотреть, Тимка даже разревелся, как только увидел зверей в лесу. "Это дремучий лес, не хочу смотреть!" - ревел он. Пришлось отцу увести Тимку. "Ну, а как с песнями прикажешь быть?
– шутил отец.
– Вот грустная есть такая - "В лесу родилась елочка..." - "А в каком лесу, в дремучем?" сквозь слезы поинтересовался Тимка. "Да, плохи наши дела, брат!" серьезно сказал отец. И мамка дома смеялась. "Я, - говорит, - в войну
Правда, все это было очень давно. Лет шесть назад, когда еще был жив папка. Второй папка. Сейчас Тимке и самому смешно вспоминать. И почему именно дремучего леса он боялся - никому не известно. И в округе-то таких нет. А вот боялся.
Стряхнув на Тимку снег, перемахнула с дерева на дерево крупная, с зеленым отливом в перьях сорока. Потом она будто замерла на ржавой осине и долго смотрела ему вслед круглыми черными глазами.
Когда Тимка вышел на дорогу, на первом же телеграфном столбе его встретил толстый, не в меру важный снегирь. Он нахохлил перышки на голове, надул грудку и издал звук, похожий на скрип.
"Снегириху свою предупреждает или впрямь петь собирается?" - подумал Тимка и подбросил в воздух шапку.
Снегирь слетел со столба. Но не успел Тимка поднять отлетевшую в снег шапку, как снегирь опять появился на столбе, перекладиной ниже, и снова подал голос.
Тимка свернул с дороги и направился короткой тропкой через молодой сад к деревне.
"И до чего ж смешно люди дороги прокладывают!
– думал он.
– Как настоящую дорогу, так в самом неудобном месте ведут, а сами потом по полям да огородам тропки протаптывают. А то и телеги с машинами по этим кратким дорогам пускают! И в городе так..."
В городе Тимка был дважды с матерью и оба раза замечал: разобьют сквер, дорожки по нему проложат, даже асфальтом или битым кирпичом покроют, а после начинают другие протаптывать. Покороче да поудобнее! А что бы сразу такие проложить!
Как-то он об этом даже самому Нилу Васильевичу сказал.
– А пожалуй, ты прав, - согласился Нил Васильевич.
– Наблюдательный!
Тимка подошел к крайнему дому. Возле магазина толпились женщины. Они о чем-то перешептывались, поглядывая на Тимку. Но Тимка не обратил на них особого внимания.
Посреди улицы стояла новая "Волга" с раскрытыми настежь дверцами. Вокруг нее прыгал молодой шофер в модной кепке, без пальто, в синем свитере с оленями. Он со злостью поочередно захлопывал дверцы машины и как-то весело чертыхался.
Когда Тимка остановился у машины, шофер будто обрадовался.
– Ведь это же надо подумать!
– сказал он, разводя руками и явно обращаясь к Тимке.
– Какую красотищу соорудили, а двери ни к черту. Космос, понимаешь ли, кибернетика всякая, а дверной замок не можем! Куда годится?
– Их тише надо, - посоветовал Тимка.
– Я в городе видел. Там таксисты говорят: спокойно надо, мягко закрывать...
Шофер уже сел за руль и собрался закрыть последнюю дверцу, как вдруг посмотрел на Тимку и поинтересовался:
– Ты ведь Матвеевны
Тимка опешил.
– Не знаю, - неуверенно сказал он.
– А я слышал, - подтвердил шофер.
– Болтают бабы, будто так. Ну, будь здоров! Тебе хорошо, брат! Маленький еще! Никаких забот!
Он рванул "Волгу" и ринулся по деревенской улице к мосту.
Тимка посмотрел на удаляющуюся машину, постоял с минуту и решил все же пойти к матери узнать про письмо.
Про себя подумал: "И этот про письмо говорит. Шофер, а шоферы все знают".
Задним двором он направился к теплицам. Дороги здесь не было, пришлось пробираться по снежной целине. Хорошо хоть, что снег неглубокий.
Попав в первую теплицу, Тимка очутился в мире летней зелени, яркого света и парного запаха земли. Здесь буйно росли лук, укроп, зеленела петрушка. Подтянутые к белым палочкам, тянулись к свету огуречные плети, чуть заметные в черноземе, виднелись ростки рассады помидоров. Пройдут считанные недели, и рассаду пересадят в парники, чтобы она росла под настоящим весенним солнцем.
А огурцы появятся в теплицах и того раньше: уже в начале марта мать обычно приносит Тимке первый свежий огурчик.
– Твое любимое, Тимок, - говорит.
– И папка твой любил. С сольцой объедение!
И пусть этот огурчик бывает немного водянистым, покрытым колючими бородавками, все равно - он самый вкусный. Первый!
Тимка обошел пять теплиц, даже в ту заглянул, где шампиньоны круглый год выращивают, но матери не нашел.
– Она небось в конторе. С утра еще туда пошла, - объяснила Тимке тетка Матрена.
– Беда у нас с удобрениями. Словно из горла чужого выдираем. Будто для себя! А тля да всякая мерзость ползучая не ждет. Мигом все теплицы заселят... А может, мамка твоя к Нилу Васильевичу подалась? Тоже может быть...
– В райком?
– А что? И в райком...
Тимка отправился домой.
"Поздно, - решил он.
– Дров надо наколоть да уроки еще. Гулять и так уже не придется. А про письмо узнаю и вечером. И почему они все говорят, что от папаньки оно? Разве так бывает?"
Обратно, к дому, Тимка шел ближним путем. За стенами длинного, недавно выстроенного кирпичного скотного двора глухо мычали коровы. Учуяв приятный запах парного молока, Тимка вспомнил, что ничего не ел с утра. На большой перемене с Сашей Водяниным проболтал, а после уроков в живом уголке провозился.
Возле колодца сидел на снегу соседский малыш Вовка, укутанный с ног до головы так, словно на улице стоял лютый мороз.
Вовка брал голой левой рукой снег и пихал себе в рот.
Тимка молча посмотрел на Вовку и сказал по-взрослому:
– Тебе хорошо, брат! И папка у тебя есть, и мал ты еще! Никаких забот!
4
...А посему приказываю: выдать Февралевой М. М., как вдове,
потерявшей двух мужей в борьбе за Советскую власть, матери-одиночке,
имеющей сына в армии и малолетку при себе, и учитывая ее заслуги в