Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Тимка уже лежал, вытянувшись на лавке, с учебником, когда услышал шаги на крыльце. Это была, конечно, мать.
Вот она смела веником снег с валенок, стряхнула шубу и вошла в дом.
Увидев мать, Тимка вскочил с лавки и поставил чугунок с картошкой на огонь.
– Мам!
– спросил он.
– Что ты за заграничное письмо получила? Говорят, от папки. Разве так может быть?..
– Подожди, подожди, Тимок, - остановила его мать.
– Потом... Устала я сегодня, сил нет, как измаялась. Давай-ка лучше поужинаем.
Тимка замолк, но, отойдя от печки,
– И ребята мне говорили, и шофер директорский.
Мать молча накрыла на стол, принесла из сеней огурцы, банку мясных консервов, еще раз заглянула в печь.
– Ну-ка, открой, - сказала она, протягивая сыну банку.
– Не порежься только. Открывалку возьми в столе.
Потом они ужинали. Вернее, ужинал один Тимка, а мать просто сидела рядом с ним за столом, подперев лицо руками. Сказала, что есть не хочет. Ела, мол, в районе.
– А почему его не домой принесли, письмо-то?
– опять не выдержал Тимка, когда мать налила ему из кринки кружку молока.
– Прямо на работе тебе отдали? Да?
– Да-да, - ответила Мария Матвеевна.
– Только подожди сейчас. Понять надо. Чего-то не так! Путаница какая-то!
Последние слова мать произнесла чуть слышно, Тимка не разобрал. Единственно, что он понял: мать не хочет говорить о письме.
По вечерам мать часто приходила домой уставшей и грустной, но, пожалуй, никогда он не видел ее такой, как сегодня. Даже и о войне не говорила, как всегда. Ни "до войны", ни "в войну".
Чтобы как-то развеселить ее, он попробовал рассказать про лягушек, которых боятся девчонки-старшеклассницы, и даже приврал:
– А сегодня я нарочно им лягушек не отсадил! Пусть сами их достают или мальчишек своих заставят. Вот-то крику будет и смеху! Правда?
– Да-да, - подтвердила Мария Матвеевна.
– Ты бы, Тимок, занялся чем...
"И до чего ж смешные эти люди, взрослые!
– подумал Тимка.
– Все скрытничают чего-то, переживают про себя, а сказать боятся. Вот и мамка молчит. Видно, думает, маленький я совсем, ничего не понимаю. А я-то знаю, что она из-за этого письма переживает. Что же там, интересно, в письме?"
Он пересел к радиоприемнику.
Тимка почему-то любил не столько слушать радио, сколько крутить рычажок, гонять по шкале стрелку и удивляться тому, как эта стрелка попадает в разные города и страны, где говорят и поют на непонятных языках.
Обычно мать оговаривала Тимку, когда он слишком долго крутил приемник, но сейчас она не заметила и этого.
Убрала со стола. Прошлась по комнате. Посмотрела на стену с фотографиями.
Тимка продолжал сидеть у приемника, хотя сегодня это занятие ему вовсе было не по душе. Он крутил рычажок, и дикораздирающая музыка сливалась с какими-то заграничными словами. Звучали псалмы, и вдруг бодрый русский голос говорил об успехах тружеников сельского хозяйства, о происках западногерманских реваншистов и новом запуске очередного спутника земли...
Вдруг мать словно вспомнила о чем-то и сказала:
– Как-то там наш Петя? Хоть приехал бы, навестил.
– А что Петя?
– не понял Тимка.
–
– Мал ты еще, сынок, - сказала мать, будто огорчившись.
– Какие у тебя заботы!
Тимка вспомнил, что днем он почти такие же слова сказал маленькому Вовке.
"Вот и мамка считает меня маленьким, - подумал он.
– А разве маленький я?"
8
...И вот сообщаю вам грустную весть. Муж ваш И. К. Февралев
погиб в боях за город Прагу - столицу Чехословакии. Похоронили мы
его в братской могиле наспех, даже прибрать все, как следует, не
могли. В Судетах еще немцы орудовали. И убитых было много, раз шли у
нас сильные бои.
Но вы, уважаемая М. М. Февралева (извините, что обращаюсь к вам
по инициалам, а не полностью!), вправе гордиться своим мужем,
который отдал свою жизнь...
И з п и с ь м а к о м а н д и р а ч а с т и
М. М. Ф е в р а л е в о й.
9
Тимкину мать любили в Ельницах. И за работу любили, и просто так. А некоторые еще и жалели:
– Смотри-ка на Матвеевну. И горя сколько перенесла, а все одно крепко на ногах стоит! Позавидуешь! Сам Нил Васильевич, как что, с ней советуется.
– Да, не просто: одного мужа потерять, и второго, и ребят вырастить, в люди вывести...
– А сама-то как в войну жила. И дом на себе, и плуг таскала, сеяла одна. И партизанам помогала. А сохранилась Матвеевна, держится!
Однажды Тимка услышал, будто в детстве матери жилось плохо. Бабушка материна мать - крутого характера была. Говорили, и била она мамку, и против колхоза выступала, а мужа своего прямо в могилу свела. И еще, что была она очень жадна до денег.
– Мам, - попросил Тимка, - расскажи, как ты маленькой была, как тогда было?
– А что?
– удивилась мать.
– Жила, как все люди жили. В мирное время жили. О войне тогда никто и не помышлял. Хоть и шла она уже по миру, а мы все думали: не коснется нас, стороной обойдет...
– Ну?
– спросил Тимка.
– Что "ну"? В школу бегала, пионерскими делами занималась, работала...
– А верно, что дома били тебя?
– опять спросил Тимка.
– Ну что ты, сынок!
– возразила мать.
– Кто ж это бить меня мог? А если страдала за что, так это за Советскую власть. За что все страдали! И папка наш первый за нее жизнь отдал, и второй. И вот Петя служит...
Так ничего и не сказала. Да только Тимка все равно слышал. Не зря люди говорили. Это только на тех наговорить могут, кого не любят. А мамку любили.
Вот и теперь. Тимка смотрел на мать, понимал, что с ней что-то происходит, а узнать ничего не мог.
Мамка уже старая. Скоро сорок пять будет. Да только красивая она и на лицо и вообще. И еще - серьезная. Поначалу и не поймешь: хорошее у нее настроение или худое. Держится она одинаково. Да только Тимка уже научился отличать. Если беда какая, лицо у нее худее становится и под глазами синяки, будто не выспалась. А так - лицо круглое и синяков никаких. Ну, а морщины на лбу - так это почти у всех взрослых.