Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
А могла бы она, Лида, так? Если была бы на месте отца, могла бы? Если была бы на месте матери, могла бы?
Она не знала. Хотелось думать: "Могла бы..."
Вспомнился массивный подъезд дома, дождь и мальчишка, промокший до нитки, и его слова: "А ты правда счастливая!"
Смешной! Мальчишка совсем, а как у него все трудно и не так, как у нее и у всех. И вот "Синяя стрела" увезла его в Киев. Странно!..
На даче было сыро и дождливо по-прежнему. Словно они и не уезжали отсюда на несколько часов.
Еще
Еще ниже опускали к земле свои лапы ели и сосны.
Еще гуще росла крапива и тянулись к невидимому небу сорняки.
И бузина, и молодая рябинка намокшей листвой прижимались ближе к земле. Малина отошла, рано в этом году отошла, и клубника отошла на участке соседа. Он жаловался на худое лето.
А вот два дубка крепились. Они вымахали за эти несколько месяцев вровень с крапивой, блестели мокрыми крепкими листьями и словно не ждали приближающейся осени.
Ближе к концу августа дожди преобразились. И небо, доселе безнадежно серое, преобразилось. То оно солнышком проглянет, то бледной голубинкой, то летучим облаком.
Дожди шли, но без прежней устойчивой занудности, вперемежку с просветами в небе, то сильные ливни, то тихие, чуть накрапывающие, то мелкие, как из тонкого сита, с солнцем.
И птиц не поубавилось к концу августа. Пожалуй, еще больше появилось галок и ворон, которые несусветно галдели по вечерам вокруг гнезд. А на мокром рыже-желтом жнивье и под дождем важно ходили иссиня-черные грачи. И кружились воробьи над стогами обмолоченной соломы. И еще какие-то, невесть какой породы пичуги разбрасывали трели по лесам и полям, стоило проглянуть солнцу.
Казалось, и поезда теперь шумели чуть по-иному. Глухо проходили товарные - с зерном и с нефтью, со скотом и углем. Шли на запад эшелоны с машинами, шли на восток поезда с огромными генераторами и турбинами.
И только электрички бежали легко и ровно. Видно, людей, разочаровавшихся в лете, все труднее становилось выгнать из города. А зря. Ведь...
Лида подумала, что вот с окончанием лета, может, и дожди кончатся, а значит, и сентябрь будет хорошим, и хотела уже похвалиться перед матерью своим открытием, но... Вспомнила последнее, теперь уже очень давнее, письмо отца: "Единственно, что огорчает нас, - приближение, естественное в этих местах приближение конца периода дождей..." - и смутилась.
– Ты что-то хотела мне сказать, Лидуша?
– спросила мать.
– А где у нас книга эта? Баратынский?
– Сейчас найду тебе, - сказала мать.
– А что?
Она очень изменилась за это лето, мама. Не загорела, как обычно, не пополнела, а наоборот - осунулась и посерела как-то. И лицо ее обострилось, и под глазами не проходили синяки.
– Давай я сегодня обед приготовлю? Только сама!
– вдруг сказала Лида, когда мать принесла знакомую
– Ладно? Можно?
И приготовила. Не очень, наверно, ладно, но приготовила. Валентина Михайловна хвалила.
Сказала даже:
– Вот ведь, видишь, Лидуша, все получается, когда захочешь!
Родные мои! Все хорошо, и, надеюсь, мы скоро, очень скоро
увидимся. Может быть, раньше, чем вы переедете с дачи и Лидуша
пойдет в школу.
Помните? Нет, вы, конечно, не помните. А были такие строчки:
Я возвращусь к вам, поля моих отцов,
Дубравы мирные, священный сердцу кров!
Когда-то в детстве я очень увлекался этим поэтом - Евгением
Баратынским. И сейчас помню его стихи, хотя другие, не раз проверял,
имени его и то не знают. Я бы только добавил к этим строкам, что
вернусь и к вам, родные мои, о которых очень скучаю. Берегите
себя!..
Теперь Лида помнила, знала. А мать, наверно, помнила, знала всегда эти строчки!
Письмо пришло невзначай, когда уже прошли все сроки ожидания. И тем больший был у них сегодня праздник.
– Мамочка, а ты знаешь, - сказала вдруг Лида, - что не такое уж плохое было это лето. Верно?
И потом невзначай спросила:
– Как ты думаешь, в Киеве много детских домов или один?
Валентина Михайловна, кажется, не расслышала.
– Тебе что, в Киев хочется поехать?
– спросила она.
– Я тоже давно мечтаю! Никогда не была. А говорят, очень красивый город.
– Давай поедем?
– предложила Лида.
– Хоть на два дня, хоть на денек! На "Синей стреле" - всего одну ночь!
– Давай! Когда папа вернется, хоть на Камчатку. Лишь бы скорей! Ждать всегда очень трудно...
ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ...
Она много читала о море - много хороших книг. Но она никогда не думала о нем, о море. Наверно, потому, что когда читаешь о чем-то очень далеком, это далекое всегда кажется несбыточным.
Она много раз видела море. Видела в Третьяковке и Эрмитаже, где была прошлым летом с мамой. Потом тоже с мамой, когда они были во Владимире в Успенском соборе, - еле видимая фреска Андрея Рублева "Земля и море отдают мертвых". Так, кажется, называлась она.
Видела она море в кино и на открытках. Видела по телевизору и на плакатах.
Но опять она никогда не думала о нем, о море...
А сейчас увидела и не поверила. Море было совсем не такое, каким она могла его себе представить. Может, оно и бывает когда-то таким, как в книгах, на картинах, на экране! Может... Наверно, бывает...
Но сейчас... Сейчас море было большое и теплое. Теплое и большое. Большое, каким может быть только море. Теплое, как мама...
Они и прежде часто оставались втроем: отец, дочь и собака. И раньше отец, возвращаясь с дежурства, заходил в магазин, а Таня готовила.