Собрание сочинений Том 2
Шрифт:
При первом же свидании Розанов вынул бумажку и подал Бертольди.
— Что это такое? — спросила она.
— Стишки, — отвечал Розанов.
— Вечные пошлости!
— Да возьмите, вам говорят: это ваши стихи.
Бертольди отвернулась.
— Нуте-ка, покажите, — произнес Бычков и бесцеремонно выдернул сложенный листок из рук Розанова, развернул и стал читать: «Рай православных и рай Магомета».
Все хохотали, а Бертольди хранила совершенное спокойствие; но когда
— То-то, Бертольдинька, надо всегда жить так, чтобы не было никаких секретов, — говорил ей Розанов, повторяя в шутку ее собственные слова.
Бертольди его возненавидела.
По поводу открытой Бычковым приписки на «рае Магомета» у Лизы задался очень веселый вечер. Переходя от одного смешного предмета к другому, гости засиделись так долго, что когда Розанов, проводив до ворот Полиньку Калистратову, пришел к своей калитке, был уже второй час ночи.
Входя в свою комнату, Розанов на самом пороге столкнулся в темноте с какою-то фигурою и, отскочив, крикнул:
— Кто это?
— Дмитрий! душа! здравствуй! — отозвался голос, которого Розанов никак не узнал сразу.
— Не узнаешь, не ждал, шельмец ты этакой! — продолжал гость, целуя Розанова и сминая его в своих объятиях.
— Помада! — крикнул Розанов.
— Он, он, брат, самый! — отвечал Помада.
— Как это ты?
— Так просто. Зажигай скорее огня.
— Что же ты-то сидишь в потемках?
— Да я, брат, давно; я еще засветло приехал: все жду тебя. Так все ходил; славно здесь. Ну, уж Москва ваша!
— Что?
— Отличный, братец, город. Ехал, ехал, да и черт возьми совсем: дома какие — фу ты, господи! — Ну, что Бахаревы?
Розанов зажег свечку.
— Ну, а ел ли ты что-нибудь?
— Голоден, брат, как волк.
— Постой же, я расстараюсь чего-нибудь.
— И водочки, Дмитрий.
— Всего, если достану.
— Куда же ты пойдешь?
— Тут трактирчик есть: верно, отопрут сзади.
— Так пойдем вместе; что ж я один буду тут делать. Ну, Москва! — говорил Помада, надевая сапоги, которые он снял, чтобы дать отдохнуть ногам.
— Эк ты загорел-то как.
— Жар, брат, пыль.
— Чего ж ты это приехал?
— На каникулярное время, повидаться приехал.
— А это, что ж это такое Сокольники? Деревня, что ль, это такая? — спрашивал Помада, выйдя за ворота и оглянувшись назад по улице.
— Дача.
— Отлично, брат, — ну уж город! Ивана Великого ямщик за пятнадцать
— Да ничего; вот завтра вечером пойдем к ней.
— Они в городе?
— Нет, тут на даче.
— Отлично, — ну я, брат, утром должен сходить; вечером нехорошо: целый день приехал, и вечером идти. Я утром.
Розанов проник задним ходом в заведение, набрал там посудину водочки, пару бутылок пива, бутербродов, закусок — вроде крутых яиц и огурцов.
Через пять минут Розанов и Помада были дома.
Розанов, тотчас по приходе домой, стал открывать водку и пиво, а Помада бросился в угол к крошечному старенькому чемоданчику из разряда тех «конвертиков», которые нередко покупают по три четвертака за штуку солдатики, отправляющиеся в отпуск.
— Тут, брат, я тебе привез и письма, и подарок от Евгении Петровны…
— О!
— Да, — и Лизавете Егоровне тоже… Ей, брат, еще что, — я ей еще вот что привез! — воскликнул Помада, вскакивая и ударяя рукою по большой связке бумаги.
— Что же это такое?
— Ага! Смотри.
Помада торопливо развязал снурочек и стал перебирать и показывать Розанову тетрадь за тетрадью.
— «Вопросы жизни» Пирогова * , — сам списал из «Морского сборника»: она давно хотела их; Кант «О чувствах высокого и прекрасного» * , — с заграничного издания списал; «Русский народ и социализм», письмо к Мишле * , —:тоже списал у Зарницына.
— У нее это есть печатное.
— О!
— Право, есть; да ты оставь, а вот ешь-ка пока.
— Сейчас. А вот это: Милль «О свободе» * , этого нет?
— Этого, кажется, нет.
— Ну, вот и отлично. Я, брат, все, что у Зарницына мог достать, все списал.
Розанов со вниманием смотрел на счастливого Помаду.
— Добролюбова одна, две, три, четыре, пять статей вырвал из «Современника» и переплел.
— Это же зачем?
— Дивные, братец, статьи.
— Знаю; да ведь у нее есть это все.
— Есть? — досадно; ну да все равно. Шевченки «Сон» * , Огарева, тут много еще…
— Ешь прежде.
— Сейчас. Вид фотографический из ее окон в Мереве.
— Это ты как добыл?
— А-а! То-то вы Помаду не хвалите. Фотограф-жид приезжал; я ему пять целковых дал и работки кое у кого достал, — он и сделал.
— Сейчас и видно, что жидовская фотография.