Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Несмелов Арсений

БЕЛАЯ ФЛОТИЛИЯ (Харбин, 1942)

«Сыплет небо щебетом…» [119]

Сыплет небо щебетом Невидимок-птах, Корабли на небе том В белых парусах. Важные, огромные, Легкие, как дым, — Тянут днища темные Над лицом моим. Плавно, без усилия, Шествует в лазурь Белая флотилия Отгремевших бурь.

119

«Сыплет небо щебетом…».По свидетельствам современников, Несмелов долго колебался в выборе названия для поэтического сборника, оказавшегося в его жизни последним; в результате сделанного окончательно выбора именно это двенадцатистишие стало в книге заглавным.

«Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил…» [120]

Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил. Растворяется ткань и трепещет крылом позади. Так, вот именно так Галатею изваял Пракситель, В грациозном испуге поднявшую руки к груди. Ветер-хищник сорвал с твоих губ нерасцветшее слово (Так срывается звук с пробужденных внезапно кефар) И понесся, помчал, поскакал по долине лиловой, Словно нимфу несущий, счастливый добычей кентавр. Я тебя не узнал или ты превращаешься в птицу? Эти тонкие руки и голоса острый призыв! Через тысячу лет повторилась, Овидий, страница Изумительной книги твоей, повторилась, ожив! «Удивляться зачем! — прозвенел возвратившийся ветер. — Недоверчив лишь трус или тот,

кто душою ослеп: Не на тех ли конях, что и в славном Назоновом веке, В колеснице златой к горизонту спускается Феб? Даже ваш самолет повторяет лишь крылья Дедала, Только бедный Икар каучуковым шлемом оброс. На Олимпе снега. Тростниковая песнь отрыдала, Но не прервана цепь окрыляющих метаморфоз!» Ветер отдал тебя. Не унес, не умчал, не обидел. Крылья падают платьем. Опять возвратились глаза. Возвращается голос. Запомни же имя: Овидий. Это римский поэт, это бронзовых строк голоса.

120

«Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил…». «Галатею изваял Пракситель»— статуя в Ватикане (прим. А. Несмелова).

ЭНЕЙ И СИВИЛЛА (ИЗ ОВИДИЯ) [121]

Из подземного царства Эней возвращался с сивиллой. Путь обратный, опасный во тьме совершали они. У своей провожатой Эней вопросил благодарный: «Ты богиня иль только любимица вечных богов?» В знак признательности за свидание с тенями предков Обещал он воздвигнуть сивилле на родине храм, Но, глубоко вздохнув, отвечала сивилла печально, Чтобы доблестный муж за богиню ее не считал. «В пору юности я приглянулась мечтателю Фебу, За ответный порыв он мне вечную жизнь обещал, Но, не веря в успех, — продолжала рассказ свой сивилла, — И подарками бог попытался меня соблазнить. Горстку пыли схватив, я шутливо ему отвечала: Пусть мне столько прожить, сколько будет пылинок в горсти. Но забыла, шаля, попросить благосклонного бога, Чтоб на столько же лет он продлил бы и юность мою. Правда, Феб говорил, что мою он исправит ошибку, Если в миртовой мгле я немедля отдамся ему. Я отвергла его — и, рассерженный, гневный, навеки Он ушел от меня. Это было семьсот лет назад! И еще триста жатв — ровно тысяча было пылинок — Я увижу, Эней, на родимых, любимых полях, Налюбуюсь еще триста раз я на сбор винограда, Но и в этих годах я уже начинаю стареть. И высокий мой рост скоро дряхлая старость уменьшит, Грудь иссушит мою, спину мерзким горбом поведет, И поверит ли кто, что была я когда-то любима Светодавцем самим, — да и он не узнает меня! И не тронет судьба только мой предвещающий голос, До последнего дня буду радовать им и страшить…» И сивилла умолкла. Молчал утомленный троянец. И покатой дорогой они продолжали свой путь.

121

Эней и Cивилла (Из Овидия).Этот отрывок представляет собой свободное переложение отрывка из четырнадцатой главы «Метаморфоз» Овидия, выполненный, однако, не гекзаметром (как в оригинале), а пятистопным анапестом с чередованием мужских и женских рифм. Для сравнения приводим перевод того же места у Овидия (строки 120–154):

И по обратной стезе утомленным взбирается шагом, Кумской Сивиллой ведом, коротал он в беседе дорогу. Свой ужасающий путь в полумраке свершая туманном, Молвил: «Богиня ли ты или божья избранница, только Будешь всегда для меня божеством! Клянусь, я обязан Буду навеки тебе и почет окажу фимиамом». Взор обратив на него, со вздохом пророчица молвит: «Я не богиня, о нет; священного ладана честью Смертных не мни почитать. Чтобы ты не блуждал в неизвестном, Ведай, что вечный мне свет предлагался, скончания чуждый, Если бы девственность я подарила влюбленному Фебу. Был он надеждою полн, обольстить уповал он дарами Сердце мое, — «Выбирай, о кумская дева, что хочешь! — Молвил, — получишь ты все!» — и, пыли набравши пригоршню, На бугорок показав, попросила я, глупая, столько Встретить рождения дней, сколько много в той пыли пылинок. Я упустила одно: чтоб юной всегда оставаться! А между тем предлагал он и годы, и вечную юность, Если откроюсь любви. Но Фебов я дар отвергаю, В девах навек остаюсь; однако ж счастливейший возраст Прочь убежал, и пришла, трясущейся поступью, старость Хилая, — долго ее мне терпеть; уж семь я столетий Пережила; и еще, чтоб сравниться с той пылью, трехсот я Жатв дожидаться должна и сборов трехсот виноградных. Время придет, и меня, столь телом обильную, малой Долгие сделают дни; сожмутся от старости члены, Станет ничтожен их вес; никто не поверит, что прежде Нежно пылали ко мне, что я нравилась богу. Пожалуй, Феб не узнает и сам — и от прежней любви отречется. Вот до чего изменюсь! Видна я не буду, но голос Будут один узнавать, — ибо голос мне судьбы оставят». Речи такие вела, по тропе подымаясь, Сивилла.

(Перевод С.В. Шервинского)

«Ушли квириты, надышавшись вздором…» [122]

Ушли квириты, надышавшись вздором Досужих сплетен и речами с ростр, — Тень поползла на опустевший Форум. Зажглась звезда, и взор ее был остр. Несли рабы патриция к пенатам Друзей, позвавших на веселый пир. Кричал осел. Шла девушка с солдатом. С нимфеи улыбался ей сатир. Палач пытал раба в корнифицине. Выл пес в Субуре, тощий как шакал. Со стоиком в таберне спорил циник. Плешивый цезарь юношу ласкал. Жизнь билась жирной мухой, в паутине Трепещущей. Жизнь жаждала чудес. Приезжий иудей на Авентине Шептал, что Бог был распят и воскрес. Священный огнь на Вестином престоле Ослабевал, стелился долу дым, И боги покидали Капитолий, Испуганные шепотом ночным.

122

«Ушли квириты, надышавшись вздором…».Всё стихотворение построено на образах романа Генриха Сенкевича «Камо грядеши» (1896). Квириты(от названия города Куры или от сабинского слова curis — «копье». Современная этимология — от co-viri-om — «собрание, сообщество людей») — члены городского римского общественного собрания. Ростры(от лат. rostrum — «нос корабля») — речь идет об ораторской трибуне, расположенной возле римского Форума. После 338 г. до Р.Х. там был выстроен помост, украшенный носами кораблей, захваченных консулом Гаем Мением в морском бою с жителями Антия, — отсюда название. Нимфея— правильнее нимфей (греч. numjaion — святилище нимф) — в античной архитектуре святилище, посвященное нимфам. Субура(иначе Субурра) — наиболее многолюдный римский квартал. В карнифицине— здесь: в застенке, на месте, предназначенном для пыток. У Несмелова ошибочно «в корнифицине»; видимо, по памяти он спутал должность палача с именем Корнифиция — политика, поэта, современника Катулла. Субура (иначе Субурра) — наиболее многолюдный римский квартал. В таберне— т. е. в помещении, в лавке; отсюда позднее слово «таверна». Авентин— один из «семи холмов», на которых построен Рим; отделен от прочих долиной. «Священный огнь на Вестином престоле»— Веста — богиня домашнего очага и огня, горевшего в нем, покровительница государства. В храме Весты не было статуи — ее место занимал огонь, считавшийся вечным и являвшийся воплощением богини. Угасший огонь был дурным предзнаменованием для государства и мог быть разожжен только путем трения древесных палочек.

СОТНИК ЮЛИЙ [123]

Отдали Павла и некоторых других узников сотнику Августова полка именем Юлий. От Аппиевой площади и к Трем Гостиницам, — уже дыханье Рима Над вымощенным лавою путем… Шагай, центурион, неутомимо! Веди отряд и узников веди, Но, скованы с солдатами твоими, Они без сил… И тот, что впереди, Твое моляще повторяет имя. И он его столетьям передаст, Любовно упомянутое в Книге, Так пусть же шаг не будет слишком част, Не торопи солдатские калиги. Бессмертье ныне получаешь ты, Укрытый в сагум воин бородатый: Не подвига — ничтожной доброты Потребовало небо от солдата, Чтоб одного из ищущих суда У кесаря, и чье прозванье — Павел, Ты, озаренный Павлом навсегда, На плаху в Рим еще живым доставил!

123

Сотник Юлий.Эпиграф — из «Деяний апостолов» (XXVII, 1; вторая половина первого стиха). После того, как расположенный к Павлу судья решил отправить его из Кесарии в Рим, «отдали Павла и некоторых других узников сотнику Августова полка, именем Юлию». Как пишет «Библейская

энциклопедия», «Свое внимание к Павлу Юлий проявил еще на пути, когда корабль около острова Мальты сел на мель, а корма разбивалась силою волн и «воины согласились было умертвить узников», чтобы кто-нибудь не выплыл и не убежал. В это время «сотник, желая спасти Павла, удержал их от сего намерения», и велел умеющим плавать первым броситься на землю, прочим же спасаться, кому на досках, а кому на чем-нибудь от корабля, и таким образом все спаслись на землю» (Деяния, XXVII, стихи 41–44). (М., 1891, С. 812). О дальнейшей судьбе сотника в Библии сказано, что путь «до Аппиевой площади и трех гостиниц» (Деяния, XXVIII, 15) он проделал с большими остановками, а когда путники пришли в Рим, «то сотник передал узников военачальнику, а Павлу позволено жить особо с воином, стерегущим его» (там же, стих 16). О «плахе в Риме» (упомянутой в последней строке стихотворения) Библия умалчивает, временем мученической кончины апостола считается 67 или 68 год по Р.Х., но это уже сведения традиционного Предания, а не Библии. Калиги— походная обувь римских воинов, сандалии с кожаными чулками; толстая подошва укреплялась острыми гвоздиками, нога поверх чулка переплеталась ремнями сандалий. Сагум— короткий плащ римских воинов.

ХРИСТИАНКА [124]

В носильном кресле, как на троне, Плывет патриций… Ах, гордец! Быть может, это сам Петроний Спешит на вызов во дворец. Не то — так в цирк или на Форум, Пути иные лишь рабам! И он скользит надменным взором По расступающимся лбам. Но чьи глаза остановили Ленивый взор его, скажи? Вольноотпущенница или Служанка знатной госпожи. Заметил смелый взор патриций, И он кольнул его не так, Как насурьмленные ресницы Порхающих под флейтой птах. О нет, еще такого взора Он не видал из женских глаз. Спешит к тунике бирюзовой! Он руку поднял — и погас: Исчезло дивное виденье, Толпой кипящей сметено, Но всё звенит, звенит мгновенье — Незабываемо оно! Ему не может быть измены; Пусть, обвинен клеветником, Патриций завтра вскроет вены, Но он — он думает о нем, О ней, дохнувшей новой силой В глаза усталые его, — О деве, по-иному милой, Не обещавшей ничего. Но где ж она? В высоких славах Она возносится, легка: Она погибла на кровавых Рогах фарнезского быка!

124

Христианка. «Рогах фарнезского быка»— Несмелов путает античную казнь (привязывание преступников, в том числе христиан, к рогам разъяренного быка) и известную скульптурную группу «Фарнезский бык», обнаруженную в Риме при раскопках терм Каракаллы.

НЕРАЗДЕЛЕННОСТЬ [125]

Еще сиял огнями Трианон, Еще послов в торжественном Версале Король и королева принимали, — Еще незыблемым казался трон. И в эти дни на пышном маскараде, Среди цыганок, фавнов и химер, Прелестнице в пастушеском наряде Блестящий был представлен кавалер. Судьба пастушке посылала друга, — Одна судьба лишь ведала о том, Что злые силы собирает вьюга Над мирным Трианоновским дворцом; Что все утехи отпылают скоро, Что у пастушки в некий день один — Единственной останется опорой Вот этот скандинавский дворянин; Что смерть близка и тенью ходит рядом, Что слезы жадно высушит тюрьма, А дворянин глядел спокойным взглядом, Бестрепетным, как преданность сама. Шептались справа и шептались слева, Но, как в глубинах голубых озер, В его глазах топила королева Свой восхищенный и влюбленный взор. Пришли года, чужда была им милость. Взревела буря, как безумный зверь, Но в Тюельри, где узница томилась, Любовь открыла потайную дверь. И в ночь, в канун, суливший гильотину, Перед свечой, уже в лучах зари, Послала королева дворянину Привет последний из Консьержери. В чудесной нераздельности напева Закончили они свой путь земной: Казненная народом королева И дворянин, растерзанный толпой.

125

Неразделенность. Трианон— дворец, построенный для Марии-Антунетты, жены Людовика XVI и королевы Франции, в северо-западной части Версаля. «…Вот этот скандинавский дворянин»— имеется в виду шведский дипломат Ханс Аксель фон Ферзен (1755–1810), фаворит Марии-Антуанетты. Один из современников (аноним) записал в 1779 году в дневнике: «Всё самое блестящее и роскошное впитывало сердце этой кокетки [королевы], и, по словам многих очевидцев, граф Ферзен, швед, полностью захватил сердце королевы. Королева…была просто сражена его красотой. Это действительно заметная личность. Высокий, стройный, прекрасно сложен, с глубоким и мягким взглядом, он на самом деле способен произвести впечатление на женщину, которая сама искала ярких потрясений». После того, как молва приписала Ферзену отцовство одного из детей Марии-Антуанетты, почел за благо отбыть в Америку, однако во время Французской революции приехал во Францию и пытался организовать бегство приговоренной королевы. Сохранились письма королевы к Ферзену от 1791–1793 годов, последнее письмо было передано из замка Консьержери 16 октября 1793 года, в ночь накануне казни королевы. Сам Ферзен, после шведской революции 1809 года и отречения от престола Густава IV, действительно был обвинен в заговоре и растерзан толпой.

БЕАТРИЧЕ [126]

В то утро — столетьи котором, Какойобозначился век! — Подросток с опущенным взором Дорогу ему пересек. И медленно всплыли ресницы, Во взор погружается взор — Лучом благодатной денницы В глубины бездонных озер. Какие утишились бури, Какая гроза улеглась От ангельской этой лазури Еще не разбуженных глаз? Всё солнце, всё счастье земное Простерло объятья ему Вот девочкой этой одною, Сверкнувшей ему одному. Не к бурям, не к безднам и стужам Вершин огнеликих, а стать Любимым и любящим мужем, Спокойную участь достать! Что может быть слаще, чудесней, Какой голубой водоем, Какие красивые песни Споет он о счастье своем! О жалкая слабость добычи Судьбы совершенно иной!.. И Небо берет Беатриче, Соблазн отнимая земной. И лучшие песни — могиле, И сердце черно от тоски, Пока не коснется Виргилий Бессильно упавшей руки. Пока, торжествуя над адом, С железною силой в крови Не встретится снова со взглядом Своей величайшей любви!

126

Беатриче.Вторым проводником Данте в «Божественной комедии» (после Вергилия) становится именно Беатриче, появляющаяся в ХХХ главе «Чистилища». Позднейшие комментаторы идентифицировали возлюбленную Данте с Беатриче Портинари, которая умерла в 25-летнем возрасте во Флоренции в 1290 году. Исторически она — первая юношеская любовь Данте, воспетая в «Новой жизни».

ФЛЕЙТА И БАРАБАН

У губ твоих, у рук твоих… У глаз, В их погребах, в решетчатом их вырезе — Сияние, молчание и мгла, И эту мглу — о светочи! — не выразить. У глаз твоих, у рук твоих…У губ, Как императорское нетерпение, На пурпуре, сияющем в снегу, — Закристаллизовавшееся пение! У губ твоих, у глаз твоих… У рук, — Они не шевельнулись, и осилили, И вылились в согласную игру: О лебеде, о Лидии и лилии! На лыжах звука, но без языка, Но шепотом, горя и в смертный час почти Рыдает сумасшедший музыкант О Лидии, о лилии и ласточке! И только медно-красный барабан В скольжении согласных не участвует, И им аккомпанирует судьба: — У рук твоих! — У губ твоих! — У глаз твоих!

«Глаз таких черных, ресниц таких длинных…»

Глаз таких черных, ресниц таких длинных Не было в песнях моих, Лишь из преданий Востока старинных Знаю и помню о них. В царственных взлетах, в покорном паденьи — Пение вечных имен… «В пурпур красавицу эту оденьте!» Кто это? — Царь Соломон! В молниях славы, как в кликах орлиных, Царь. В серебре борода. Глаз таких черных, ресниц таких длинных Он не видал никогда. Мудрость, светильник, не гаснущий в мифе, Мощь, победитель царей, Он изменил бы с тобой Суламифи, Лучшей подруге своей. Ибо клялись на своих окаринах Сердцу царя соловьи: «Глаз таких черных, ресниц таких длинных Не было…» Только твои!