Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Несмелов Арсений

РАЗРЫВ [127]

Ф.И. Кондратьеву

Бровей выравнивая дуги, Глядясь в зеркальное стекло, Ты скажешь ветреной подруге, Что всё прошло, давно прошло; Что ты иным речам внимаешь, Что ты под властью новых встреч, Что ты уже не понимаешь, Как он сумел тебя увлечь; Что был всегда угрюм и нем он, Печаль, как тень свою, влача… И будто лермонтовский Демон Глядел из-за его плеча… С ним никогда ты не смеялась, И если ты бывала с ним, То лишь томление и жалость Владели голосом твоим. Что снисходительности кроткой Не можешь ты отдаться вся, Что болью острой, но короткой Разрыв в душе отозвался. Сверкнув кольцом, другою бровью Рука займется не спеша, Но, опаленная любовью, Не сможет лгать твоя душа! И зазвенит она от зова, И всю ее за миг один Наполнит некий блеск грозовый До сокровеннейших глубин. И вздрогнешь резко и невольно, К глазам поднимется платок, Как будто вырван слишком больно Один упрямый

волосок.

127

Разрыв. Ф. И. Кондратьев, которому посвящено стихотворение, — лицо неустановленное.

СНЫ

За то, что ты еще не научилось Покою озаряющей любви, О, погружайся, сердце-Наутилус, К таинственному острову плыви! Ни возгласов, ни музыки, ни чаек. Лишь крест окна, лишь, точная всегда, Секунду погруженья отмечает Серебряно-лучистая звезда. И тонет мир… Светящийся, туманный, Как облако, всплывает надо мной. Последний всплеск, последняя команда — Я в вашей власти, капитан Немо! Как сладко жить блужданьями ночными, Как сладко знать, что есть бесценный клад Ночных путей, что утро не отнимет, Не опрокинет выплаканных клятв! Что даже если сердце отреклось бы — Назавтра, в те же самые часы, Как рыбий глаз, засветит папироса И двигателем застучат часы. К окну прихлынет сумрак синеглазый, Заплещет шторы пробужденный ласт, И капитан в скафандре водолаза Приблизится и руку мне подаст!

ВЕРОНАЛ

Ступив, ступает маятник, Как старец в мягких туфлях: Убегался — умаялся — Рукой за сердце — рухнет. Комар ослепший кружится, Тончайший писк закапал. Серебряною лужицей Луна ложится на пол. И чтобы выместь, вытолкнуть Туманность лунной пыли, Обмахивают притолку Лучом автомобили, И луч, как некий радиус, Промчит дугу и сгинет, И, засыпая, радуюсь Его визитам синим. Но вот и гостя синего Встречает дрема суше, Зачеркивая минимум Души: глаза и уши. Еще мгновенье менее, Не миг — его осколок, И ты, Исчезновение, Задернешь синий полог

ПАМЯТЬ [128]

Тревожат память городов Полузабытые названья: Пржемышль, Казимерж, Развадов, Бои на Висле и на Сане… Не там ли, с сумкой полевой С еще не выгоревшим блеском, Бродил я, юный и живой, По пахотам и перелескам? И отзвук в сердце не умолк Тех дней, когда с отвагой дерзкой Одиннадцатый гренадерский Шел в бой фанагорийский полк! — И я кричал и цепи вел В просторах грозных, беспредельных, А далеко белел костел, Весь в круглых облачках шрапнельных… И после дымный был бивак, Костры пожарищами тлели, И сон, отдохновенья мрак, Души касался еле-еле. И сколько раз, томясь без сна, Я думал, скрытый тяжкой мглою, Что ты, последняя война, Грозой промчишься над землею. Отгромыхает краткий гром, Чтоб никогда не рявкать больше, И небо в блеске голубом Над горестной почиет Польшей. Не уцелеем только мы — Раздавит первых взрыв великий!.. И утвердительно из тьмы Мигали пушечные блики. Предчувствия и разум наш, Догадки ваши вздорней сплетни: Живет же этот карандаш В руке пятидесятилетней! Я не под маленьким холмом, Где на кресте исчезло имя, И более ужасный гром Уже хохочет над другими! Скрежещет гусеничный ход Тяжелой танковой колонны, И глушит, как и в давний год, И возглас мужества, и стоны!

128

Память. «Пржемышль, Казимеж, Развадов, / Бои на Висле и на Сане…»— автор перечисляет места сражений Первой мировой войны: в первой строке перечислены польские города, во второй упомянуты реки Висла, на которой стоит Варшава, и ее приток Сан. «И более ужасный гром…»— т. е. гром начала Второй мировой войны, начавшийся именно с раздела Польши Гитлером и Сталиным.

27 АВГУСТА 1914 ГОДА [129]

Медная, лихая музыка играла, Свеян трубачами, женский плач умолк. С воинской платформы Брестского вокзала Провожают в Польшу Фанагорийский полк! Офицеры стройны, ушки на макушке, Гренадеры ладны, точно юнкера… Классные вагоны, красные теплушки, Машущие руки, громкое ура. Дрогнули вагоны, лязгают цепями, Ринулся на запад первый эшелон. Желтые погоны, суворовское знамя, В предвкушеньи славы каждое чело! Улетели, скрылись. Точечкой мелькает, Исчезает, гаснет красный огонек… Ах, душа пустая, ах, тоска какая, Возвратишься ль снова, дорогой дружок! Над Москвой печальной ночь легла сурово, Над Москвой усталой сон и тишина. Комкают подушки завтрашние вдовы, Голосом покорным говорят: «Война!»

129

27 августа 1914 года. В заглавие стихотворение вынесена подлинная дата отбытия на фронт одиннадцатого гренадерского Фанагорийского полка, в составе которого находился и А.И. Митропольский. Брестский вокзал(в Москве) — ныне Белорусский.

ПОДАРОК

Я сидел в окопе. Шлык башлычный Над землей замерзшею торчал. Где-то пушка взъахивала зычно И лениво пулемет стучал. И рвануло близко за окопом, Полыхнуло, озарив поля. Вместе с гулом, грохотом и топом На меня посыпалась земля. Я увидел, от метели колкой Отряхаясь, отерев лицо, Что к моим ногам упала елка — Вырванное с корнем деревцо. Ухмыляясь: «Вот и мне подарок! Принесу в землянку; что ж, постой В изголовьи, чтобы сон был ярок, Чтобы пахло хвоей под землей». И пополз до черного оврага, Удивляясь, глупый человек, Почему как будто каплет влага С елочки на пальцы и на снег. И принес. И

память мне не лгунья, Выдумкой стишок не назови: Оказалась елочка-летунья В теплой человеческой крови! Взял тогда Евангелье я с полки, Как защиту… ужас душу грыз! И сияли капельки на елке, Красные, как спелый барбарис.

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

Шла на позицию рота солдат, Аэропланы над нею парят. Бомбу один из них метко кидал И в середину отряда попал. Недалеко же ты, рота, ушла — Вся до единого тут полегла! Полголовы потерял капитан, Мертв барабанщик, но цел барабан. Встал капитан — окровавленный встал! — И барабанщику встать приказал. Поднял командою, точно в бою, Мертвый он мертвую роту свою! И через поля кровавую топь Под барабана зловещую дробь Тронулась рота в неведомый край, Где обещают священники рай. Строго, примерно равненье рядов… Тот без руки, а другой — безголов, А для безногих и многих иных Ружья скрестили товарищи их. Долго до рая, пожалуй, идти — Нет на двухверстке такого пути; Впрочем, без карты известен маршрут, — Тысячи воинов к раю бредут! Скачут верхами, на танках гремят, Аэропланы туда же летят, И салютует мертвец мертвецу, Лихо эфес поднимая к лицу. Вот и чертоги, что строились встарь, Вот у ворот и согбенный ключарь. Старцы-подвижники, посторонись, — Сабли берут офицеры подвысь. И рапортует запекшимся ртом: «Умерли честно в труде боевом!»

ЭПИЗОД

След оставляя пенный, Резво умчалась мина. Сломанный, как игрушка, Крейсер пошел ко дну. Выплыла на поверхность Серая субмарина И рассекает гордо Маленькую волну. Стих, успокоен глубью, Водоворот воронки. Море разжало скулы Синих глубин своих. Грозно всплывают трупы, Жалко плывут обломки, Яростные акулы Плещутся между них. Гибель врага лихого Сердцу всегда любезна: Нет состраданью места — Участь одна у всех!.. Радуются матросы, И на спине железной Рыбы железной этой — Шутки, гармошка, смех. Но загудел пропеллер — Мчится стальная птица, Бомба назревшей каплей В лапе ее висит. Лодка ушла в пучину И под водой таится, Кружит над нею птица, Хищную тень следит. Бомба гремит за бомбой; Словно киты, фонтаны Алчно они вздымают, Роют и глубь, и дно… Ранена субмарина, И из разверстой раны Радужное всплывает Масляное пятно. Море пустынно. Волны Ходят неспешным ходом, Чайки, свистя крылами, Стонут со всех сторон… Кто-то светловолосый Тихо идет по водам, Траурен на зеленом Белый Его хитон.

В ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ [130]

Облик рабский, низколобый Отрыгнет поэт, отринет: Несгибаемые души Не снижают свой полет. Но поэтом быть попробуй В затонувшей субмарине, Где ладонь свою удушье На уста твои кладет. Где за стенкою железной Тишина подводной ночи, Где во тьме, такой бесшумной, — Ни надежд, ни слез, ни вер, Где рыданья бесполезны, Где дыханье всё короче, Где товарищ твой безумный Поднимает револьвер. Но прекрасно сердце наше, Человеческое сердце: Не подобие ли Бога Повторил собой Адам? В этот бред, в удушный кашель (Словно водный свод разверзся) Кто-то с ласковостью строгой Слово силы кинет нам. И не молния ли это Из надводных, поднебесных, Надохваченных рассудком Озаряющих глубин, — Вот рождение поэта, И оно всегда чудесно, И под солнцем, и во мраке Затонувших субмарин.

130

В затонувшей субмарине.Стихотворение представляет собой развернутый ответ на стихотворение Николая Гумилева «Волшебная скрипка».

В ЭТОТ ДЕНЬ [131]

В этот день встревоженный сановник К телефону часто подходил, В этот день испуганно, неровно Телефон к сановнику звонил. В этот день, в его мятежном шуме, Было много гнева и тоски, В этот день маршировали к Думе Первые восставшие полки! В этот день машины броневые Поползли по улицам пустым, В этот день… одни городовые С чердаков вступились за режим! В этот день страна себя ломала, Не взглянув на то, что впереди, В этот день царица прижимала Руки к холодеющей груди. В этот день в посольствах шифровали Первой сводки беглые кроки, В этот день отменно ликовали Явные и тайные враги. В этот день… Довольно, Бога ради! Знаем, знаем — надломилась ось: В этот день в отпавшем Петрограде Мощного героя не нашлось. Этот день возник, кроваво вспенен, Этим днем начался русский гон, — В этот день садился где-то Ленин В свой запломбированный вагон. Вопрошает совесть, как священник, Обличает Мученика тень… Неужели, Боже, нет прощенья Нам за этот сумасшедший день!

131

В этот день.Неодобрительное стихотворение о февральской революции, приведшей в конце концов к октябрьскому перевороту; вызвало раздраженные отклики в эмигрантской печати. Кроки— наброски рисунка или чертежа, здесь в значении «черновики». «…В этот день маршировали к Думе / Первые восставшие полки!»— 28 февраля 1917 года градоначальник Петрограда А.П. Балк и его приближенные на полуразбитом автомобиле были доставлены в помещение Государственной думы. «…В этот день… одни городовые / С чердаков вступились за режим!..»— министр внутренних дел, А.Д. Протопопов писал: «27 февраля утром я хотел пройти к брату своему, С.Д. Протопопову, на Калашниковскую наб, д. 30. Идти было трудно. Дойдя до Ямской ул., д. 12, я зашел к портному Ивану Федоровичу Павлову, где оставался до вечера. От него я узнал, что полиция, переодетая в солдатскую форму, занимает верхние этажи домов, стреляя из ружей и пулеметов» (цит. по: Н. Голь. Первоначальствующие лица. СПб, 2001, С. 413) «…В этот день садился где-то Ленин / В свой запломбированный вагон»— см. примеч. к ст. «Агония» (сб. «Без России»).