Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
И верно, весна уже давала о себе знать. Солнце пригревало вовсю, снег осел, дороги и тропки побурели, с крыш частой серебряной дробью стучала капель, завалинки у изб вытаяли, и на них уже хозяйничали горластые куры и петухи.
Степа и Нюшка прошли липовой аллеей и, свернув на улицу, направились к Рукавишниковым.
В деревне царило необычное оживление.
У пожарного сарая стояла кучка стариков и что-то бурно обсуждала.
У колодца собрались женщины. Размахивая руками и потрясая коромыслами, они тоже
— Что за собрание сегодня? — спросил Степа.
— Да нет, вроде не должно... — озадаченно сказала Нюшка. — Артельщики в рощу ушли. Лес рубят для новой конюшни.
— А смотри, сколько народу собралось, — показал Степа в сторону правления, откуда доносились шум и крики. — Ясное дело, собрание будет. И, видно, важное. Давай послушаем...
Нюшка хотела было напомнить Степе, что они и так идут по важному делу, но как тут не послушать, о чем будут говорить колхозники...
И она вслед за Степой свернула с дороги.
У правления толпилось человек пятнадцать мужиков. Ругаясь и выкрикивая угрозы, они осаждали Ваню Селиверстова, который стоял перед ними на ступеньках крыльца в распахнутом ватнике и в сбитой набок кепке. С первых же дней артельной жизни Ваню как комсомольца и грамотея выдвинули работать в правление колхоза: он был и счетоводом, и учетчиком, и делопроизводителем.
— Граждане! Я вам русским языком поясняю, — тяжело дыша, говорил Селиверстов, — ну нет Егора Петровича. В район уехал, на совещание... А другие члены артели вместе с сознательными колхозниками в роще бревна пилят... для артельной конюшни стараются. А вы в такой день от работы отлыниваете да еще бузу поднимаете...
— Ты, Ванька, нас не учи! И зубы не заговаривай! — пьяно покачиваясь, закричал на него голенастый, сухой, как жердь, Тимофей Осьмухин. — Мы теперь вольные казаки. Выдавай бумагу — и баста!
— Чего ему надо? — недоумевая, спросил Степа.
— Назюзюкался, вот и несет околесицу! — фыркнула Нюшка.
— Ну, ну! — прикрикнул на нее Прохор Уклейкин. — Укороти язычок-то, балаболка! Сидите там в школе, не знаете ничего. Колхозы-то распущаются...
— Как это? — опешила Нюшка. — Что ты, дядя Прохор?
— Вот тебе и дядя-тетя! — фыркнул Уклейкин. — Из Москвы такой приказ пришел. От самой партии. Во всех газетах пропечатано. Расходись, мужики, живи, как жилось...
Степа и Нюшка даже подались от Прохора в сторону. Кому ж не известно, что старик Уклейкин, как и его внук Семка, способен наговорить такое, в чем потом и за неделю не разберешься!
— Вот народ и выходит из артели, — кивнул Уклейкин на мужиков, осаждающих Ваню Селиверстова. — А теперь лошадей требуют...
— Выдавай бумагу, Ванька! — орал Осьмухин, напирая грудью на Селиверстова и все выше загоняя его по ступенькам
Осьмухина поддержал Никодим Курочкин. Тыча Селиверстову пальцем в грудь, он все пытался втолковать ему, что раз мужики не согласны жить в артели, никто не имеет права задерживать их лошадей на общем дворе. И пусть Ванька сейчас же напишет распоряжение, поставит артельную печать, и они пойдут на конюшню за своими лошадьми.
— Да вы кто — дети малые? Младенцы грудные? — силился образумить мужиков Селиверстов. — Как можно? Я же прав таких не имею... Это правление должно решить.
— Да что с ним болты болтать! — Осьмухин махнул мужикам рукой. — Айда до конюшни!
Широкое лицо Селиверстова покрылось потом.
— Это... это знаете как называется! — задохнулся он, расталкивая мужиков. — По закону отвечать будете... Я вот в сельсовет...
— Нет уж, милок, подожди! — Курочкин крепко схватил его за плечо и подмигнул мужикам. — Посиди пока в чуланчике, не мешай нам...
Ваня ухмыльнулся, потом неожиданно присел, вырвался из рук Курочкина и, спрыгнув с крыльца, метнулся в сторону.
Но мужики быстро нагнали его, сбили с ног и, скрутив за спину руки, потащили в сени.
— Что вы делаете? Не смейте! Отпустите! — в один голос закричали Степа и Нюшка, бросаясь к мужикам.
Услышав знакомые голоса, Ваня обернулся.
— А-а, шекаэм! — обрадовался он. — Бегите в сельсовет! Или нет... лучше к Аграфене... — Ваня не договорил — его втолкнули в сени. — Пусть ворота закроет... ворота! — донесся его голос уже из-за стены.
— Сунуть и этих за компанию, что ли... — услышал Степа голос, и к нему потянулась чья-то рука.
Не раздумывая, он отпрянул в сторону и помчался вдоль деревни. Рядом бежала Нюшка.
Они влетели в ковшовский двор и едва не сбили с ног дядю Илью. Аграфены во дворе не было.
— Мужики идут!.. — хрипло крикнул Степа. — Лошадей забирать!
— Кыш ты, оглашенный! — замахал на него руками Илья Ефимович. — Опять тебе мерещится?
— Да нет же... Вот Нюшку спросите!.. Закрывайте ворота!..
Во двор с полной плетенкой сена за спиной вошла Аграфена. Нюшка бросилась к матери и коротко рассказала о том, что произошло у правления.
— Мужики? Осьмухин, говоришь? Пьяный? — побледнев, переспросила Аграфена.
Она быстро закрыла ворота, заложила их тяжелым засовом и спросила Илью Ефимовича, нет ли поблизости какого-нибудь бревна или доски, чтобы для большей прочности припереть ворота.
— А может, уйти нам подобру-поздорову... — начал было Илья Ефимович, но, заметив злой взгляд Аграфены, замялся: — Есть подпорки, есть... достану сейчас.
Он толкнул дверцу, ведущую со двора в сени, и скрылся.
Аграфена кинула взгляд на Степу и Нюшку и велела им уходить домой.
— Что вы, тетя Груня! — заспорил Степа.