Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
А Нюшка сделала вид, что не расслышала слов матери. Она заглянула под сени и, обнаружив там старые, облепленные паутиной доски, закричала:
— Смотри, да здесь полно подпорок!
Аграфена с ребятами принялась подтаскивать к воротам доски. Не успели они поставить третью подпорку, как снаружи донеслись возбужденные голоса и в ворота забарабанили тяжелые кулаки.
— Илья, выдавай лошадей! Правление приказало! — закричал Осьмухин. — Бумагу на руках имеем.
— Врешь, Тимофей, нет у тебя никакой бумаги! — отозвалась Аграфена. — Самоуправством
— Это ты, Грунька? — узнал ее Осьмухин. — Честью просим— не супротивничай, открывай ворота!
— И я по-хорошему прошу — не ломись, отойди от артельной конюшни.
— Да пойми, дурья твоя голова, весь народ из колхоза выходит...
— Все не уйдут! — засмеялась Аграфена. — А кто и шарахнется, так тоже вроде тебя... Жалеть не будем! Ну, кто там еще с тобой?.. Прохор Уклейкин да Никодим Курочкин. Эти тоже из тех, «куда ветер дует», ни рыба ни мясо.
— Грунька! — вновь закричал Осьмухин. — Последний раз говорю... Не доводи до остервенения... Ворота высадим!
Аграфена сжалась, схватила острые железные вилы, ударила ими по стене. Вилы зазвенели.
— Только посмейте! — хрипло погрозила Аграфена. — Вилы в ход пущу!.. Вот те крест, пропорю!..
— А-а, стращать нас! — взревел Осьмухин. — Навались, мужики!
Ворота затрещали, заходили ходуном на железных петлях. По ним дубасили кулаками, кольями, ногами.
Лошади во дворе насторожились, запрядали ушами, застучали копытами. Красавчик протяжно заржал.
«Как с цепи сорвались! — подумала Аграфена. — Не ровен час, и высадят ворота. И куда это Илья подевался?» И она приказала ребятам принести еще досок...
Степа и Нюшка полезли под сени.
— Ты как думаешь — выстоим? — блестя глазами, шепнула Нюшка.
— Должны вроде... если, конечно, ворота выдержат, — ответил Степа.
Напор на ворота между тем начал ослабевать, крики и брань снаружи утихли.
Нюшка бросилась к воротам и припала к щели.
— Мамка, они уходят! — восторженно завопила она. — Наша взяла!
Но тут в сенях послышался топот, возня, загремело пустое ведро и раздался возмущенный голос Ковшова:
— Разбой, насилие! Я жаловаться буду!
Потом дверца из сеней распахнулась, и с высокого приступка прыгнул во двор Тимофей Осьмухин. Он бросился к воротам и принялся вытаскивать засов. Аграфена вцепилась в Осьмухина, стараясь оттащить его.
Но было уже поздно — двор наполнился мужиками. Они оттеснили Аграфену в сторону, посбивали все подпорки и, распахнув настежь ворота, начали выводить на улицу лошадей. Кое-кто прихватывал даже хомуты, вожжи и седелки.
Аграфена бегала по двору, хватала лошадей за поводья, заворачивала их обратно в стойла, отнимала у мужиков сбрую, уговаривала их не разбойничать.
Вот она вновь столкнулась с Осьмухиным, который, выведя свою лошадь из стойла, начал взбираться ей на спину. Изловчившись, Аграфена с криком ухватила его за ногу. На помощь ей подбежали Степа с Нюшкой и совместными усилиями стащили Осьмухина с лошади.
Обозленный
Глаза у Нюшки загорелись злым огнем.
— Мамку бить! — воинственно завопила она и, схватив метлу, начала яростно охаживать Осьмухина и других мужиков по спинам.
Не отстал от нее и Степа. Зачерпнув из кадки ведро воды, он принялся обливать мужиков, словно тушил пожар. Ребят отталкивали, хлестали поводьями...
ГЛУХАЯ СТЕНА
Наконец все утихло.
Аграфена, держась за голову, прошлась по двору, пересчитала оставшихся лошадей — не хватало одиннадцати. Из сеней выглянул Илья Ефимович.
— Отсиделся? — насмешливо встретила его Аграфена.
— Озверел народ... Под руку не попадайся! — Он покачал головой, оглядел растрепанную Аграфену, поредевший ряд лошадей, разбросанные по двору метлы и ведра. — Чисто Мамаево побоище!
Кинув на Ковшова подозрительный взгляд, Аграфена спросила, зачем он пустил мужиков во двор через сени.
— Что ты, окстись-перекрестись! — Илья Ефимович обиженно замахал руками. — Я-то при чем! Мужики силой ворвались, нахрапом... Слышала, как я кричал? — Он поднял опрокинутые ведра, поставил в угол метлы, вилы, потом сказал Аграфене, что им надо немедля пойти в правление и заявить, как все случилось. А то, не ровен час, еще подумают, что они в чем-то виноваты.
— Иди заявляй! — отвернувшись, бросила Аграфена. — И как в сенях отсиживался — тоже не забудь сказать.
Сделав вид, что не расслышал последних слов, Илья Ефимович поспешно ушел.
Аграфена обернулась к Нюшке и Степе.
Не глядя друг на друга, мрачные, нахохлившиеся, они сидели молча на соломе.
— Идите-ка вы по домам... Чего уж здесь... — устало сказала Аграфена.
Степа медленно поднялся, поправил шапку, посмотрел за ворота...
«По домам!» Легко сказать, а где он, его дом? У дяди, что ли? Или в школе... Да вот и с артелью что-то не ладится. Сколачивали ее долго, трудно, и вдруг все зашаталось, поползло... За что же ему держаться теперь, где жить? Может, и в самом деле послушать Савина да и уехать в колонию? Будет крыша над головой, учение, товарищи, новые дела...
— Да, как у тебя со школой-то? — вспомнила Аграфена, заметив, что Степа чем-то удручен.
— Да так... по-старому все.
— «По-старому»! — с горечью отозвалась Нюшка. — А у самого уже все документы в кармане. Завтра его и в столовой больше не накормят. И в общежитие не пустят.
— Вытряхнули, значит? Вчистую? — пораженная тем, что услышала, Аграфена подалась к Степе, желая по-матерински привлечь его к себе. — Ах ты, сирота-горемыка! И заступиться некому! Что же это Матвей Петрович молчит? Ведь он обещал...