Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Мусатов Алексей Иванович

— Степа, — осторожно заговорила девочка, — а если Матвей Петрович не отстоит тебя?.. И сам не вернется?.. Ты ведь уйдешь отсюда, правда?

Степа вздрогнул:

— Да что ты меня отпеваешь!

— Надо же тебе доучиться где-нибудь! — пояснила девочка и совсем уже робко спросила: — Ну, а потом, позже... когда выучишься... ты приедешь опять в Кольцовку? А? Степа? Тогда уж здесь совсем по-другому будет... Колхоз на ноги встанет. Ворона разоблачат, выгонят... И с Фисом, наверно, что-нибудь сделают... Вернешься, Степа?

— Вот как!..

На готовенькое, значит. Приезжай, мол, Степочка, у нас все тихо, ладно, мир-гладь, божья благодать! — Голос у Степы стал злым, полез вверх. — Эх ты, человек... Да я с тобой... — Он с презрением махнул рукой и бросился прочь от крыльца.

Из сеней выглянула Аграфена:

— Опять не поладили? Чем ты его допекла?

— Ой, мамка! И озлился же он... — каким-то необычным голосом сказала Нюшка.

Аграфена подошла к дочери и заглянула ей в лицо. Нюшка смотрела вдоль улицы, в темноту, куда исчез Степа, и счастливо улыбалась.

Когда Степа вернулся с улицы, у Рукавишниковых уже поужинали и ложились спать.

Шурки дома не было. После поджога избы Хомутовых комсомольцы установили ночное дежурство в деревне. Они присматривали за правлением колхоза, за конюшнями, амбарами, сельсоветом и школой. Сегодня как раз подошла очередь дежурить Шурке.

Степа поел картошки, запил молоком и только было собрался лечь спать, как за окном гукнули филином — сигнал тревоги.

Степа поспешно вышел.

У крыльца стоял Митя Горелов.

Озираясь по сторонам, он шепотом сообщил, что в деревне появился Фома-Ерема.

— Померещилось тебе, — не поверил Степа.

— Своими глазами видел. Иду сейчас мимо правления колхоза, а у палисадника трое стоят... Закуривают. Двоих-то я сразу узнал — Филька Ковшов да Уклейкин. А третий... вроде Фомы-Еремы.

— Вроде Володи, а зовут Акулькой, — усмехнулся Степа. — Что же ты как следует не разглядел?

— Не успел, — виновато признался Митя. — Только хотел послушать, о чем они говорят, а Филька с Семкой как схватят меня, повалили и давай лицо снегом натирать. «Это, говорят, мы тебя умываем — чтобы румяный был да красивый». Чуешь, и сейчас щеки горят... А когда я вырвался, Фомы-Еремы у палисадника уже не было...

Степа сокрушенно покачал головой. С тех пор как его помял жеребец Красавчик, Митя Горелов вбил себе в голову, что Степу надо всячески охранять. Он то и дело предупреждал Степу, что ему хотят устроить «темную», поднимал на ноги ребят и каждый раз попадал впросак. И все же он не успокоился, хотя ему за это и доставалось. Филька с Семкой всячески потешались над ним: наминали ему бока, «загибали салазки», «ставили банки» и «жали из него масло». А сегодня прибавился еще и новый номер — растирание снегом.

— Эх ты, Дубленая кожа! — с жалостью сказал Степа. — Опять досталось...

— А Фома-Ерема не зря приехал, — вновь заговорил Митя. — Написал же он тебе: «Живи да оглядывайся». Смотри вот — устроит «темную».

— Опять за свое! — отмахнулся Степа. —

Ты же сам говоришь, это не Фома, а вроде... Да и откуда ему быть? Он же в бегах с братом.

— Нет, это Фома... Я видел, — упрямо твердил Митя.

— Знаешь что? — Степа начал сердиться. — Иди-ка ты спать. Завтра видно будет...

Буркнув что-то под нос, разобиженный Митя ушел, а Степа вернулся в избу. Быстро разделся и лег в постель, И сразу, словно на крыльях, его куда-то понесло, закачало. Промелькнули улица, толпа колхозников у трактора, красный флажок в руках у Шурки. Потом все ушло вдаль, завесилось туманом...

Проснулся Степа от грохота. Оказывается, из школы вернулся Шурка и опрокинул в темноте табуретку.

— Уже утро? Отдежурил? — подняв голову, спросил Степа.

— Да нет... еще только первый час, — смущенно признался Шурка. — Мы там малость всхрапнули на дежурстве. А Савин нас разбудил и говорит: «Если уж спать, так лучше дома».

— Вы и обрадовались?

— Так теперь все спокойно... Да и сторож там поглядывает... Ох, и спать я хочу! — Шурка сладко зевнул и юркнул под одеяло. — А знаешь, что ребята говорят: будто они Фому-Ерему на улице видели.,.

— Фому?!

— Ага, — сонным голосом ответил Шурка. — Завтра пошукаем его...

Опершись на локоть, Степа приподнялся на кровати. Значит, Митьке не померещилось, Фома-Ерема действительно в Кольцовке. И что ему здесь надо? Может, он не один заявился, а с целой компанией?.. Фома-Ерема ходит по деревне, выглядывает все, как разведчик, а остальные раскулаченные прячутся где-нибудь в овинах или за ометами соломы и ждут сигнала.

— Шурка! — позвал он.

Приятель, посапывая и чмокая губами, уже спал. Степа невольно покосился на окно.

А вдруг стекла порозовеют от зарева пожара и на улице ударят в набат?.. Но окна были черны, как деготь, и кругом стояла тишина.

Степа усмехнулся и опустил голову на подушку. Право же, он стал мнительным, как Митька.

Но сон все-таки не шел. Опять полезли в голову всякие мысли. Степа наконец поднялся. Шурку он, пожалуй, будить не станет, а на улицу выглянуть все же не мешает. Осторожно оделся и вышел на крыльцо.

Дул пронзительный, холодный ветер, посвистывая в застрехе; тоскливо скрипела в переулке старая, дуплистая липа, над головой яростно метались ветви берез, словно хлестали темное небо.

Степа наугад побрел к дому Ковшовых. В окнах темно, ворота во двор закрыты, в переулке никого. Степа постоял за крыльцом, прислушался. Тихо, нигде ни звука, только во дворе, за стеной, шумно вздыхают лошади.

Степа пошел к правлению колхоза. И здесь ничего подозрительного.

Куда же идти дальше? Может, к школе?

Вот и ШКМ. Здесь тоже все спокойно. И даже сторожа не видно на ступеньках крыльца, где он обычно сидит, закутавшись в тулуп, похожий на большой, туго набитый мешок с сеном. Наверно, сторож забрался на кухню и дрыхнет около теплой плиты.