Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
Фредерик думал о бедной г-же Арну, рисуя себе горестную скудость ее жизни. Он сел за письменный стол, а так как пронзительный голос Розанетты не умолкал, он воскликнул:
– Ах, ради бога, замолчи!
– Ты, чего доброго, еще станешь заступаться за них?
– И стану!
– крикнул он.
– Откуда у тебя такая злоба?
– Но ты-то почему не хочешь, чтоб они заплатили? Боишься огорчить свою прежнюю? Сознайся!
Ему хотелось запустить в нее часами, которые стояли на столе;
– Я притяну его к ответу, твоего Арну! Обойдусь и без тебя!
– И она поджала губы.
– Я посоветуюсь с юристом.
Три дня спустя вдруг вбегает Дельфина.
– Сударыня, сударыня, там какой-то человек с банкой клея... напугал меня!
Розанетта прошла на кухню и увидела какого-то бездельника с лицом, изрытым оспой, с парализованной рукой, полупьяного; он что-то бормотал.
Это был рассыльный мэтра Готро, расклеивавший объявления. Встречный иск был отвергнут, и естественным следствием была распродажа с аукциона.
За свои труды, состоявшие в том, что он поднялся по лестнице, рассыльный сперва потребовал стаканчик вина, потом стал просить о другом: ему хотелось билетов в театр, он думал, что барыня - актриса. Затем он несколько минут подмигивал, неизвестно зачем, наконец заявил, что за сорок су оборвет края объявления, которое он уже наклеил внизу, на дверях. Розанетта была там названа по имени, - исключительная жестокость, доказывавшая всю силу ненависти Ватназ.
Когда-то Ватназ отличалась чувствительностью и даже, переживая сердечное горе, написала письмо Беранже, просила у него совета. Но жизненные треволнения озлобили ее; она давала уроки музыки, держала столовую, сотрудничала в журналах мод, сдавала меблированные комнаты, торговала кружевами, имея дело с женщинами легкого поведения, причем, благодаря своим знакомствам, она многим, в том числе и Арну, могла оказывать услуги. До этого она служила в магазине.
Она раздавала жалованье работницам; для каждой было по две книжки, и одна из них оставалась у нее. Дюссардье, который из любезности вел книжку некоей Гортензии Баслен, пришел в кассу как раз в тот момент, когда м-ль Ватназ принесла счет этой девушки, 1682 франка, тут же выплаченные кассиром. Между тем лишь накануне Дюссардье записал на счет Баслен всего 1082 франка. Под каким-то предлогом он попросил у нее книжку, а потом, желая положить конец этой воровской истории, сказал ей, что книжку потерял. Работница, в простоте своей, пересказала эту выдумку м-ль Ватназ, а Ватназ, чтобы выяснить дело, с равнодушным видом стала расспрашивать честного приказчика. Он ограничился ответом: «Я ее сжег». И все. Вскоре после этого она ушла из магазина, не веря, что книжка уничтожена, и воображая, что она хранится у Дюссардье.
Узнав, что он ранен, она примчалась к нему, собираясь заполучить книжку. Но, ничего не найдя, несмотря на самые тщательные поиски, она прониклась уважением, а вскоре и любовью к этому человеку, такому честному и кроткому, такому отважному и сильному! В ее возрасте нельзя было и надеяться на подобный успех. Она жадно, точно людоедка, набросилась на него и ради него отказалась от литературы, от социализма, «утешительных доктрин и великодушных утопий», лекций «о раскрепощении женщины», которые она читала, - от всего, даже от Дельмара; наконец она предложила Дюссардье вступить с ней в брак.
Хоть она и была его любовницей, он нисколько не был влюблен в нее. К тому же
Дюссардье это огорчило из-за его друга. Он помнил портсигар, подаренный ему на гауптвахте, вечера на набережной Наполеона, задушевные разговоры, книги, которые ему давал Фредерик, множество разных других любезностей. Он попросил Ватназ отказаться от иска.
Она высмеяла его за простоту и проявила непостижимую ненависть к Розанетте; к богатству она стремилась лишь затем, чтобы впоследствии задавить Розанетту своим экипажем.
Эта бездонная черная злоба напугала Дюссардье; когда ему стал точно известен день, на который назначен аукцион, он ушел из дому. Утром на другой день он явился к Фредерику, смущенный.
– Я должен просить у вас извинения.
– В чем же это?
– Вы, наверно, считаете меня неблагодарным: ведь она со мной...
– Он запинался.
– О, я с ней больше не увижусь, я не буду ее сообщником!
А так как Фредерик смотрел на него с большим удивлением, он спросил:
– Разве не правда, что у вашей подруги через три дня будет распродажа?
– От кого вы слышали?
– Да от нее самой, от Ватназ! Но я боюсь, что вы обидитесь...
– Полно, дорогой друг!
– Ах, правда, вы такой хороший!
И он смиренно подал ему маленький сафьяновый бумажник.
В нем было четыре тысячи франков - все его сбережения.
– Что вы! О нет, нет!
– Я так и знал, что вы обидитесь, - со слезами на глазах ответил Дюссардье.
Фредерик пожал ему руку, и честный малый стал уговаривать его с мольбой в голосе:
– Возьмите! Сделайте мне удовольствие! Я в таком отчаянии! Да, впрочем, разве не все погибло? Когда настала революция, я думал, что мы будем счастливы. Помните, как было прекрасно, как легко дышалось! Но теперь еще хуже, чем раньше.
Он уставил глаза в пол.
– Теперь они убивают нашу республику,191 как убили когда-то римскую! А бедная Венеция, бедная Польша, бедная Венгрия!192 Возмутительно! Сперва срубили деревья свободы,193 потом ограничили избирательное право,194 закрыли клубы,195 восстановили цензуру;196 и отдали школы в руки священников197 не хватает только инквизиции! Почему бы ей не быть? Ведь консерваторы были бы рады казакам!198 Запрещают газеты, если в них пишут против смертной казни, Париж наводняют штыки, в шестнадцати департаментах объявлено осадное положение, а вот амнистию снова отвергли.