Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— Эй, Аленка, ты где? — спросил кто-то во тьме.
— Тут! — опять басом проговорил Листрат.
Перед ними появился Чоба.
— Ты зачем сюда? Вот куда ты спешил.
— Телку ищу, телка от стада отбилась, — оробев, ответил Чоба.
— У него телки к покойникам в гости ходят. Ай да телки! Как телку-то зовут, я не расслышал? Аленкой, что ли? — допрашивал пастуха Листрат.
— Ну, Аленка, а вам-то что? — Чоба начинал сердиться.
— Ничего. Она и мне велела сюда прийти.
—
— Вот тебе и «будя»! Давай уж вместе ждать. Садись, пастух, садись, Сергей. Закурим, раз такое дело.
— А тебе, Сергей, она тоже свидание назначила? — спросил Чоба.
— «Я, — говорит, — всю жизнь страдала по тебе, Сереженька».
— Вот так да!.. — Чоба помрачнел.
— Женихи, вы тут? — раздался женский голос.
— Тут, тут, выходи! — откликнулся Чоба.
Затрещали ветви сиреневых кустов, и к могильному холму, на котором сидели «женихи», подошла Аленка.
— А где же еще один?
— И я тут! — Из кустов вышел лавочников Николай.
Все рассмеялись.
— Ты чего это над нами шутки шутишь? — строго спросил Листрат Аленку.
— Я? Над вами? Да ни в жизнь! Это вы меня уговаривали: приходи на погост да приходи. Я и пришла. Ну, чего вам надо? Ты чего молчишь, Илюха? Вам чего от меня надобно, господин лавочников сын? Вот вас папенька вздрючит, ежели узнает, зачем вы на погост шляетесь.
— Ну, ну! Что ты взъелась? — уныло проговорил Николай; ему не везло ни среди городских, ни среди деревенских девушек. — Ничего мне от тебя не надо, просто жалею тебя, сироту.
— Больно ты жалостлив на бабье мясо, — зло вставил Листрат.
— И не ходи за мной, и не пяль на меня глаза, слышишь, лавочник, — сурово сказала Аленка. — Не нужна мне твоя жалость.
— А напрасно ты его, Аленка, гонишь, — насмешливо проговорил Листрат. — Будешь ты у него ходить в шелках-бархатах, сундук тебе добром набьет, калоши купит, каждым куском попрекать будет: ешь, мол, да чувствуй мое снисхождение к дуре деревенской, гляди на меня, как на икону, я тебе благодетель, я тебя, сироту, взял из навоза в каменный дом.
— Замолчи, Листрат! — крикнул Николай. — Ну, что ты ко мне привязался?
— Ты помолчи, студент, я про тебя все знаю — за каждой юбкой бегаешь! Нет, Аленка, нам бог велел вместе жить. Ты — стряпуха, а я — батрак. Добра у нас много — в одном узелке уместится. Зато руки-ноги да голова на плечах. Уйдем мы с тобой осенью в Царицын, на завод поступим — вольней нас людей не будет.
— Ой, дурачок! — рассмеялась Аленка. — Ну и уморушка!.. Ну, а ты чего молчишь, пастух? Чем меня задобрить хочешь?
— Не знаю.
— А ты скажи чего-нибудь.
— Не умею.
— Ну, все-таки!
— Вот миру поклонюсь, может,
— Да, как же, жди, построят они тебе! — с усмешкой вставил Листрат.
— Ты на дуде хорошо играешь, — Аленка села на могильный холм. — Полоскала хозяйское белье, а ты сидишь на кургане и дудишь. Я целый час слушала. Вот уж смеялась.
— Чего же смеяться-то? — обиделся Чоба. — Ай уж так плохо я играю?
— А я сама не знаю, с чего. Я тебя вижу, а ты меня нет — мне и смешно! — Аленка вздохнула.
— Ну, что ж ты мне, Аленка, скажешь? — вступил в разговор Листрат.
— Погоди, не к спеху.
— Пойдемте в чайную! — предложил Николай. — Чего тут сидеть. Пойдем, Сергей! Чоба, пойдем!
— Не-ет, — отозвался Чоба.
Аленка задержала Чобу и шепнула:
— Приходи через часок к нам на зады, ладно?
— Ладно!
Дойдя до волостного правления, все разошлись.
Листрат пошел домой, Николай и Сергей — в чайную. Аленка побежала домой, а Чоба медленно побрел к задам.
Миновав огороды, Чоба вышел в поле, к усадьбе сельского старосты, присел на полусгнивший пень и стал ждать.
В селе лаяли собаки, и это был единственный звук, нарушавший ночную тишину. Девки и парни, гулявшие до утра, разбрелись кто куда.
Тихо. Звезды закрыты облаками, завтра жди дождя.
Перед Чобой расстилалось ровное поле — улусовская арендованная земля, — она подходила к самому селу.
От огородов землю отделял неглубокий ров, а между рвом и огородными плетнями шла проселочная дорога, заросшая травой и лопухами. Чоба различал насыпь рва, а дальше все сливалось в одно — и небо и земля. Где-то впереди курган, а под ним — Лебяжье озеро. В лунные ночи отсюда был виден курган и посеребренная светом луны рябь озерной воды. Тогда и поле не казалось таким угрюмым, оно было видно до села Чичерино.
Чоба любил поле, освещенное солнцем. С вершины кургана открывался вид на соседние деревни и села и на дороги, уходившие бог весть куда — к другим селам и городам. И так тянули его к себе дороги! Посмотреть бы иные места, иных людей. Взять бы посошок да и пойти…
Ни родных, ни друзей у Чобы нет. Был он взят бабкой Степанидой из приюта уездной земской управы двухлетним ребенком: бабка брали из приюта ребят и выращивала их до двенадцати лет, получая за это двадцать целковых ежегодно.
Чоба был у Степаниды пятым приемышем. Двух она выкормила, а двое померли. Бабка однажды сообразила: лучше получать деньги и кормить ребят кое-как, чтобы господь поскорее призвал к себе их ангельские души, чем плодить горе, — кто знает, что станет с сиротами, выживи они.