Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— Вы не будете отрицать, — начал Старовер, — что мы более в курсе русских дел, чем вы? Не будете же вы спорить с этим?..
— Но помилуйте! — вскричал Аксельрод. — Да никто у вас и не отнимает ваших прав и полномочий.
— Как не отнимает? Да он слова не дал сказать!
— Так, так! — поддержал Старовера Ленин. — Плеханов наши замечания не опровергал, а отодвигал, и чем дальше, тем все небрежнее.
— Поймите же, продолжал с горячностью Старовер, когда речь идет об организаторской работе, мы не можем уступить.
— Да и как можно уступить? —
— Ну вот видите, видите! — с жаром подхватил Старовер Даже вы это говорите! Значит, это просто самолюбие у него.
— Мы не хотим быть дурачками, которых водят за нос и которых обязательно надо припугнуть, — мрачно добавил Ленин.
Эти слова вызвали негодование Аксельрода.
— Вот это уж неправда! У Жоржа бездна недостатков, но стремления запугивать у него нет. Тут уж вы несправедливы к нему! До сих пор я готов был сказать: «Вот что ты, Жорж, наделал, расхлебывай сам, я умываю руки!» — но теперь я не решусь сказать это ему. — Он помолчал и с мольбой проговорил: — Но, Владимир Ильич, есть же какой нибудь выход.
— Знаете, я и сам поражен, — в раздумье отвечал Ленин. — Неужели я, ярый поклонник Плеханова, говорю о нем с такой злобой? Неужели это я иду со сжатыми губами и с чертовским холодом в душе говорить ему холодные и резкие вещи, объявлять ему почти о разрыве отношений? Неужели это не дурной сон, а действительность?
— Ах, это все так печально и я чувствую, что мне не уговорить вас! С одной стороны, правы вы, с другой… — Аксельрод поднялся и стоял обессиленный, чертя тросточкой по земле. — Ведь мы с Плехановым… Сколько лет, господа! И радости и горести… Э, да что там! Ради бога, не принимайте решения, умоляю вас! Он придет, он согласится!
— Все равно, чем бы это ни окончилось, — после недолгого молчания сказал Ленин, — брать на себя редакторство теперь было бы противно. Это выходит именно так, будто мы гнались только за редакторскими местечками, как будто мы действительно карьеристы… А не будем мы редакторами — ничего не получится! Надо дать телеграмму в Мюнхен, пусть там приостановят машину.
Опять замолчали.
— Послушайте, может быть, внезапность краха вызывает у нас преувеличения, а? — начал Ленин. — Ведь нельзя же допустить краха. Вы подумайте! Как бы так наладить дело, чтобы из-за порчи личных отношений не дать погибнуть серьезному партийному предприятию?
— Признаться, я только об этом все время и думаю. Может быть, так: наладим сообща сборник, благо материал намечен, связь с типографией есть… — предложил Старовер. — А там увидим…
Аксельрод слушал эти рассуждения с жалким видом — решение Ленина возвратиться в Россию потрясло его: он не мог себе представить, как перенесет разрыв Засулич… Ее надо было подготовить к этому.
Все трое поднялись и пошли к ней.
«… Проклятье какое-то, — болезненно морщась, думал Ленин. — Все налаживалось к лучшему, налаживалось после долгих невзгод и неудач… Но вот налетел
Мрачные мысли не оставляли его и во время разговора с Засулич. Она не проявляла особенно бурно своих чувств, но видно было, что угнетена, и только об одном толковала: нельзя ли попробовать — может быть, отношения наладятся в работе?
Приехал Плеханов; дурное настроение он старательно скрывал; молча поздоровался, молча сел.
Наступила неловкая пауза. Потом заговорил Старовер — сдержанно и сухо.
— Мы, Георгий Валентинович, отчаялись вести дело при таких отношениях, какие у нас определились. Мы решили ехать в Россию посоветоваться с товарищами, ибо на себя решения не берем.
— Но в чем дело? — страдальчески подняв брови, спросил Плеханов. — Я, признаться, не возьму в толк. Или уж очень постарел, что ли?
— Мы находимся в атмосфере ультиматумов! — отрезал Старовер.
Плеханов был оскорблен: он не ожидал такого тона.
— Ну, решили ехать, так что же тут толковать. Мне нечего сказать вам, мое положение очень странное. У вас все впечатления да впечатления, больше ничего: создалось у вас такое впечатление, что я дурной человек… Что же я могу с этим сделать? — Голос Плеханова звучал глухо.
— Наша вина, может, была в том, — сказал Ленин, — что мы чересчур размахнулись, не разведав брода. Давайте, Георгий Валентинович, вместо искать брод, а?
Было видно, что Плеханов рад возможности примирения.
— Нет, если уж говорить откровенно, — сказал он мягко, ваша вина в том, что вы, — может быть, в этом сказалась и нервность Старовера, — придали чрезмерное значение таким впечатлениям, которым придавать значение вовсе не следовало.
— Может, и так, — торопливо отозвался Ленин. Его тоже радовала возможность хорошо кончить дело. — Ну, как же будем решать?
— Может быть, для начала ограничимся брошюрками? — сказал Старовер.
Плеханов, решив, что он снова хозяин положения, сделал дурной ход.
— Я о брошюрках не думал и не думаю. На меня не рассчитывайте! Он подчеркнул эти слова. — Если вы уезжаете, я сидеть сложа руки не стану и могу вступить до вашего возвращении в другое предприятие.
Лишь сказав это, Плеханов понял, какую он совершил ошибку. Ленин в продолжение этой тирады сидел молча, сжав губы, лицо его было непроницаемым.
«Хорошо, — думал он, — вот ты как! Ну, на войне, так по-военному…»
— Эта угроза нас не собьет с толку, — заявил Ленин. — Мы много передумали, мы теперь уже не те, мы за одну ночь, признаюсь, совсем переродились.
— Но в чем я виноват? Объясните же!
— Извольте, объясню. Может быть, и резко, но выложу все, что накипело на душе. Вы знаете, Георгий Валентинович, как мы относились к вам, но вы огорошили нас своей подозрительностью с самого начала. Ваши пылкие реплики на всякое замечание превосходили все допустимое. Все наши замечания против этих речей ни к чему не привели.