Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Глава четвертая
В коронационные торжества вколотили двадцать два миллиона рублей. Послы и посланники разнесли по всему миру весть о наикрепчайшем положении российской валюты. Газеты на всех языках и на весь свет прославляли могущество и неслыханное богатство русского царя.
Ни покушений, ни скандалов!
Родственники не поссорились ни разу, министры преуспевали в делах, а драгоценный, хотя и нелюбимый, Сергей Юльевич преподнес чудесный подарок: договор с китайским министром
Кто-то шепнул Николаю, будто за подпись на договоре китаец получил от Витте миллион. Навет был пропущен мимо ушей. Прежде всего зачем нужен миллион старцу, чтущему истину превыше всего? Затем: китаец, правда, отдал России полосу земли для дороги, но в обмен получил договор об оборонительном союзе. А если миллион и уплыл — бог с ним, игра стоит свеч!
Да, все шло отлично, лучшего бы и желать невозможно, если бы не этот ужасный ходынский позор.
Сотни трупов, а покалеченных, помятых не сосчитать. И все из-за глупейшей аляповатой кружки, из-за полуфунта колбасы, к тому же, говорят, гнилой, да из-за фунта изюма! Кто виновник? Может быть, нарочно? Может быть, со злым умыслом?
Охранка доносила: на всех улицах первопрестольной появились афиши — всего два слова: «Царь Ходынский»… Не успевают сорвать — появляются новые, в еще большем количестве.
Ходынский царь!
Когда Николай и Аликс ехали на торжественный обед в германское посольство, вслед неслись крики:
— На похороны езжай! Найди виновных, Ходынкин!
Николай бесновался. Аликс утверждала, что это сделали враги Ники, ее враги. Так ужасно начать царствование!
Николай то успокаивал жену, то говорил по телефону и, забыв воспитанность, кричал и бранился. Между тем приходили все новые вести о чудовищных жертвах. Девятьсот трупов, тысяча, полторы тысячи, две тысячи!..
Говорят, будто все началось из-за того, что царские бесплатные гостинцы начали раздавать не в десять часов утра, как было объявлено, а чуть ли не с полуночи. Будто люди, заметив, что раздатчики на Ходынском поле начали совать гостинцы своим знакомым, взлютовали, бросились на ларьки, где лежали кулечки с кружкой и угощением, а вокруг ларьков незасыпанные ямы, даже колодцы… Многие падали в ямы, рытвины и уже не встали — толпа прокатилась по ним… Да и в толпе к этому часу из-за ужасного скопления и великой тесноты многие задохлись от нехорошего воздуха, висевшего над людьми густым облаком. Мертвые так и передвигались с толпой, потому что не могли упасть.
К утру ларьки оказались разбитыми, угощение растоптано, озорники пакостили в картузы и в коронационные кружки и клали их с записками у царского павильона: «Вот тебе подарок от нас, царь Ходынский!»
Журналист Суворин будто бы выразился так: «Если и можно когда сказать: «Цезарь, мертвые приветствуют тебя!» — то именно сегодня».
И все это как раз в тот день, когда «мы, коронованный и миропомазанный», должны, согласно церемониалу, явиться на Ходынское поле и принять
— Ехать на Ходынку! — приказал Николай.
Напрасно его отговаривали! Он сам должен увидеть это поле смерти и позора. Он успокаивал Аликс:
— Если мы не поедем, будет еще хуже — подумают, что боимся. Мы увидим бедствия и примерно накажем виновных; мы не пожалеем веревок для тех, кто посмел унизить наше могущество в глазах иных держав. Я им покажу, что и во мне течет кровь Петра и Павла.
На Тверской царю повстречались пожарные дроги — в них навалом везли убитых и задавленных. Из-под коротких грязных рогож торчали ноги, руки, окровавленные головы…
Николай подошел к дрогам, постоял около них.
— Кто они? — дрожащим от злости голосом спросил он у пожарника, почти потерявшего сознание при виде его величества.
К дрогам подскакал начальник московской полиции полковник Власовский.
— Здравия желаю, ваше величество! — просипел полковник, сорвавший голос во время торжеств.
— Я спрашиваю, — зеленея от бешенства, произнес Николай, кто эти несчастные?
— Мужики и бабы, наше величество! Из Московской и Тульской губерний. Осмелюсь доложить: только через один Курский вокзал приехало двадцать пять тысяч этих болванов! — отрапортовал Власовский.
— Как вы сказали? — с ненавистью глядя на Власовского, переспросил Николай. — Почему болваны? Они на мой праздник ехали.
— Так точно, ваше величество, — невпопад ответил Власовский, проклиная эту встречу.
— Кто вы такой? — не скрывая злобы, спросил Николай.
— Московский обер-полицмейстер полковник Власовский, вашего величества верный подданный!
— А-а! Полицмейстер? — зловеще проговорил Николай. — Так это вы… — Он даже запнулся в припадке неистовой злобы. — Так это вы виноваты?
— Никак нет, ваше величество!
— Молчать! — грубо сказал Николай. — Негодяй! Разберусь и повешу, так и знай, — и подозвал экипаж.
Мрачная Аликс сказала ему по дороге:
— Ники, ты должен сдержать свое слово, слово царя. Ты должен кого-нибудь повесить за Ходынку, или весь мир сочтет тебя ничтожеством.
— И повешу! — Николай дрожал от злости. — Канальи!..
Он решил сам расследовать обстоятельства катастрофы, а потом повесить виновников несчастья, которые омрачили его праздник, его торжество, запятнали величие и славу единодержавия.
— Да, да, я сам осмотрю поле, проверю, правда ли, что не были засыпаны канавы и колодцы, правда ли, что не оказалось воды на всем поле, что не было достаточного количества войск, чтобы восстановить порядок…
Николай в самом деле был убежден, что установит истину, найдет виновных и накажет их, кем бы они ни оказались. В эту минуту он совершал ошибку, которую совершали все правители до него: он воображал, будто одного его слова достаточно для того, чтобы установить истину, и одного движения руки довольно, чтобы наказать делающих зло. Он полагал себя могущим все сделать, все решить и изменить течение жизни.