Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Из кухни вышла Надежда Константиновна.
— Гонят каторжан… Посмотри, нет ли знакомых!
Все высунулись в окно. В вечерней тишине слышался звон кандалов.
Один из кандальников попросил пить. То был рослый человек лет пятидесяти, со смелыми, правдивыми глазами, с черной, как вороново крыло, бородой. Надежда Константиновна принесла воды.
— Откуда вы? — спросил Ленин.
— Тамбовские мужики, помещиков пожгли. Спасибо, касатка, — поблагодарил он Надежду Константиновну.
— Эй, пошевеливайся!.. — крикнул конвойный.
Партия
— Вот этот человек, — задумчиво проговорил Ленин, — и он пойдет за нами, когда мы с предельной ясностью скажем ему, как и за что мы хотим бороться. Может быть, он какой-нибудь дядя нашему Флегонту, его односельчанин, друг, может быть… И таких, как Флегонт, как Бабушкин, мы пошлем в русские города уполномоченными нашего движения. Они сделают российскую социал-демократическую партию действующей и побеждающей силой.
Цепи звенели далеко-далеко…
— Ох, я, кажется, совсем заговорил вас! Наденька, как же с обедом?
— Действительно, — сказала Елизавета Васильевна, — ну, революция, ну, газета, ну, мадам Кускова хочет обратить рабочих в насекомое состояние, но почему же из-за этого на два часа задерживать обед?
Ленин и Глеб дружно рассмеялись.
…Через несколько дней ответ на «Кредо» зашифровали и разослали ссыльным товарищам. Подписанный семнадцатью ссыльными социал-демократами, он был отправлен в Женеву Плеханову.
Плеханов напечатал его, и вскоре «Протест 17-ти» стал широко известен в России.
Глава одиннадцатая
Флегонт решил бежать. Он не мог больше томиться в неволе, дело неудержимо звало его. Владимир Ильич скоро кончает срок ссылки; он возродит партию, в этом Флегонт не сомневался ни единой минуты. Партии будут нужны люди, нужен будет ей и он.
Флегонт убедил в том и Таню.
Судили да рядили и порешили на том: Ольга Михайловна по окончании учебного года в Покровском немедленно уедет в Дворики и передаст отцу Викентию письмо от Тани. На отца Таня возлагала большие надежды: он должен уговорить Луку Лукича помочь Флегонту — для побега требовались деньги.
В успехе предприятия они не сомневались: все можно устроить так, чтобы начальство узнало о побеге Флегонта не раньше чем дней через десять; ему уже приходилось надолго отлучаться на охоту. Исправник ругал поднадзорного, грозил прибавкой срока, потом привык к его отлучкам, поверив, что Флегонт ничего худого не затевает.
Ольга Михайловна собралась и распрощалась с друзьями. Гришка пришел с повинной, бухнулся на колени, просил прощения, впрочем, по обыкновению, был пьян.
Флегонт выпросил разрешение проводить учительницу до ближайшей пристани и пропадал семь дней. Исправник смолчал.
Ольга Михайловна сошла с поезда, разыскала высланную за ней земскую подводу
— Вот оно, наше поселение! — сказал двориковский земский ямщик Никита Семенович, показывая кнутом на низенькие строения, растянувшиеся вдоль дороги. — Далеко мы, барышня, забились. Угол наш темный, глухой! Ну, помоги вам бог!
Около школы Никита Семенович придержал лошадей. На крыльцо навстречу Ольге Михайловне вышла сухопарая женщина в белой блузе с высоким стоячим воротником, в черной длинной юбке, перетянутой широким кожаным поясом. Вид ее был суров, голос резок.
Настасья Филипповна протянула Ольге Михайловне жилистую руку.
— Ну, слава богу, наконец-то вы приехали! Я вас заждалась. Вот школа — я ничего из нее не украла, да и украсть тут нечего. Проклятая дыра, окаянное место! Всю жизнь я отдала этому селу, и хоть бы кто-нибудь сказал обо мне доброе слово! Я тут состарилась, и без толку: болото было — болотом и осталось. Колдунье больше верят, чем фельдшеру, девчонок в школу не пускают. Вы, милочка, станете такой же, как и я, так же высохнете и состаритесь, и никто вас не пожалеет, а когда помрете, никто вас не вспомнит.
Настасья Филипповна, махнув рукой, ушла в школу.
— Не робей, барышня, — играя бровью и ухмыляясь, сказал Никита Семенович. — Не так он страшен, черт-то. Ничего, подсобим!
Вышла Настасья Филипповна, села в тарантас.
— Отвези домой, — сказала она. — Трогай.
Ольга Михайловна постояла на крыльце под мелким теплым дождем, пока тарантас не скрылся за углом, и вошла в школу, осмотрела два темных грязных класса, открыла незапертый шкаф, перебрала замусоленные книжки, увидела сломанный глобус. Тоскливо ей стало…
В задумчивости постояла она у окна. Перед ней была хилая, покосившаяся церковка, пузатый амбар, грязная дорога, скучные избы вдоль нее. Слева, утопая в кустарнике, текла узкая речушка, а за ней, на пригорке, стоял дом, не похожий на все остальные. «Должно быть, отца Викентия», — подумала Ольга Михайловна, припоминая, как его описывала Таня.
Первым Ольгу Михайловну посетил Викентий, — он был предуведомлен Таней.
Письмо Тани рекомендовало Ольгу Михайловну с самой хорошей стороны; она просила отца отнестись к приятельнице, как ко второй дочери.
— Что вы смеетесь? — спросила Ольга Михайловна, готовя чай.
— Да вот Татьяна прочит вас ко мне дочерью… И вы бы согласились? — Он смотрел на нее и улыбался.
— Отчего же? Какой вы, однако, молодой отец! — И, поняв, что сказала нечто двусмысленное, Ольга Михайловна густо покраснела. — Я не то хотела сказать… Я хотела сказать… Фу, совсем запуталась, простите!
За чаем шутили и смеялись; Викентий рассказывал местные анекдоты.
А Ольга Михайловна все время думала: показать ему письмо Тани, касающееся побега Флегонта, или подождать? Что-то удерживало ее от решительного шага, а что — не могла понять.