Собрание сочинений в двух томах. Том I

Кнут Довид Миронович

34. «Из моего окна гляжу глубоко вниз…»

Из моего окна гляжу глубоко вниз. Мне многое видней с моей высокой крыши. Качает небеса голубоватый бриз. Рождаются слова. Мы скоро их запишем. Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд, И не его страшит ветров непостоянство. Мы скоро поплывем в небесный тихий порт, На звездные огни, в чистейшие пространства. Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой. Мы погружаемся в морской неверный вечер. Неведомых друзей приветствую рукой: Прощайте, милые, до скорой братской встречи. Прощайте, милые, я покидаю вас И в этот строгий час, глухонемой, суровый, Вам тороплюсь сказать в последний раз Простосердечное и дружеское слово: Я видел много бед и всяческого зла, Тщету людской судьбы, затейливой и нищей, Я

знал живых людей, обугленных до тла, И слышал голоса лежащих на кладбище. Я видел, как весной здоровый человек, Среди веселого земного изобилья, Стоял и каменел, не поднимая век, И каменно рыдал от страха и бессилья. Как человек бросал жену свою и мать И уходил блуждать, от скуки безумея, И было нечем — незачем — дышать, И воздух был ему гранита тяжелее. Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык, Отчаянье живых пред гибелью бесцельной. Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык, Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной. …И все же, уходя в поля иных времен, Пред непроглядной мглой блужданий и открытий, Всем знанием моим нелегким укреплен, Вам говорю, друзья: живите и живите. Воздайте Господу великую хвалу, Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне, За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу, За хор пленительный многоголосой жизни.

35. «В дремучей скуке жизни бесполезной…»

В дремучей скуке жизни бесполезной Блюсти закон и ежедневный блуд, Работать, есть и спать почти над бездной — Вот праведный и мужественный труд. Жить полной волей, страстной и упрямой, В однообразьи оловянных дней. Ходить упруго, весело и прямо Навстречу верной гибели своей. Нет подвига достойнее и выше: Так жить, чтоб ничего не отдавать Ни за бессмертье, что порой предслышим, Ни за прошедших жизней благодать.

II

36. Посвящение

Благая весть с блаженной высоты, Ты, Свет радости в зияньи пустоты, Ты, Мой проводник на поприще мечты, Прими вот эти бедные листы, Свидетелей трудов и чистоты, Ты!..

37. Восточный танец

В ответ на знак — во мраке балагана Расторгнуто кольцо сплетенных рук, И в ропоте восставших барабанов Танцовщица вступила в страстный круг. Плечо и грудь вошли степенно в пляску, В потоке арф нога искала брод, Вдруг зов трубы — и, весь в легчайшей тряске, Вошел в игру медлительный живот. О, упоенье медленных качаний, О, легкий шаг под отдаленный свист, О, музыка неслыханных молчаний, И — вдруг — удар, и брызги флейт и систр! Гроза. Безумье адского оркестра, Раскаты труб, тревожный зык цимбал. Как мечется испуганный маэстро, Но все растет неукротимый вал. И женщина — бесстрашная — вступила С оркестром в сладострастную борьбу. Ее из мрака музыка манила — И шел живот — послушно — на трубу. Но женщина любила и хотела — И, побеждая напряженный пляс, Она несла восторженное тело Навстречу сотням раскаленных глаз. О, этот час густой и древней муки: Стоять во тьме, у крашеной доски, И прятать от себя свои же руки, Дрожащие от жажды и тоски.

38. «Я был пылинкою в игре миросмешений…»

Я был пылинкою в игре миросмешений, Я еле был — в полунебытии… Душа качала в первобытной лени Видения бесцветные свои. Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны, Сквозь сладость первозданного огня, Весь осиянный счастьем бесполезным, Неудержимой радостью звеня. Но там, где — ветром никогда не бита — Душа росла в пространствах, как трава, Где шли, моим покорные орбитам, Веселые и нужные слова, Где тишина цвела, благоухая миром, Пришла ко мне — и возмутила кровь! — Из хаоса и тьмы грохочущего мира Незванная враждебная любовь. Она пришла ко мне безжалостно и грубо Сломать мой круг, мой стих, мою судьбу. И душу обожгла, и опалила губы, Чтоб солью огненной томить мою алчбу. Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться, Дыша стыдом, томленьем и тоской… Остерегайся, ты, посмевшая ворваться В мой гармонический покой! В

пустыне и огне, к отравленным колодцам, Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь, Но снова — тверд и горд, иду с тобой бороться. Любовь, обрушься! Трепещи, любовь! Не доверяй себе. Беги, единоборства! Вот в этом теле — бедном, как ковыль — Сокровища стихов, терпенья и упорства, Которые скалу разрушат в пыль. Тяжка твоя ладонь — и я паду, быть может, Но ныне я тебе велю: Не слушай — не поверь! — дрожи смертельной дрожью, Когда я крикну, сломанный, «люблю».

39. «…Нужны были годы, огромные древние годы…»

…Нужны были годы, огромные древние годы Псалмов и проклятий, торжеств, ликований — и мглы, Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды, Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы, Нужны были годы, века безнадежных блужданий, Прокисшие хлебы и горький сжигающий мед, Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий, Пустынное солнце и страшный пустынный исход, Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий, Извечная скука, алчба, торжество и тоска, Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркете Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка. Какие пески отдаляли далекую встречу, Какие века разделяли блуждающих нас, А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз. И только осталось твое озаренное имя. Как хлебом питаться им — жадную душу кормить, И только осталось пустыми ночами моими Звериную муку мою благодарно хранить. Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей, За нежность твоих — утомленных любовию — плеч, За право тебя приводить на мое пепелище, За тайное право: с тобою обняться и лечь.

40. «О, упоенье крепкое: еще не полюбя…»

О, упоенье крепкое: еще не полюбя, За радость допотопную уже предать себя. Руки еще не трогая, уже торжествовать — Предвидеть стол, и трапезу, и дружбу, и кровать… ………………………………………… О, полнота последняя: ни слова не сказав, Смотреть в твои прекрасные — пустынные — глаза.

41. «Два глаза — два окна в победоносный воздух!..»

Два глаза — два окна в победоносный воздух! Я много лет их у Тебя просил! Две вести о крылах, о чудесах и звездах, Два обещанья радости и сил. Два глаза — два окна, распахнутые настежь В края невероятной полноты. Две двери в очистительное счастье — В очарованье райской наготы. Два глаза — две страны, две радостные сферы Бесстыдной и ликующей любви, Два праведных луча, два страстных знака веры, Два раза утвержденное: живи.

42. «Прочь, с дикой жизнью своею, с делами, с гробами своими…»

Прочь, С дикой жизнью своею, с делами, с гробами своими. Мне не нужен никто, а вам не хочу я помочь. Ныне во мне пребывает любимое Имя. Господи, научи счастье мое превозмочь! Я отвергаю алчбу, унижение, жалость и холод! Ныне открыта мне радость отчаянных лет. Именем трудным моим свод небес потрясен и расколот. Именем легким моим бедный мир окрылен и согрет. Небо, сияй иль греми — я смеюсь над твоим приговором! Земля, уходи из-под ног — я останусь средь гневных высот. Светоносное Имя мое, среди яростной облачной своры, Меня озарит торжеством, утвердит в пустоте, вознесет. Многолюбимая, Ты, Прости, что убогие строки Тенью твоею я ныне посмел освятить.

43. «Легчайшая, ты непосильным грузом…»

Легчайшая, ты непосильным грузом Легла на дом, дела мои — и дни. О, встреча встреч — мной был впервые узнан Закон любовной древней западни. И я пошел, я ринулся — безногий! — Закрыв — уже ненужные — глаза, Туда, откуда нет живым дороги — В первоначальность, без пути назад. О, Господи, какое просветленье! О, Господи пытай меня, неволь — Приемлю грех, приемлю искупленье, Но дай еще послушать эту боль.

44. «Ее глаза хмелели: „требуй, мучай…“…»

Ее глаза хмелели: «требуй, мучай…» И руки ждали ненасытных рук. Но я не дрогнул пред мольбой могучей, Непобедим, спокоен, строг и туг. Что тех минут достойней, чище, лучше? Противостать — и, счастью вопреки, Стоять, глухонеметь и молча мучить Нагие обреченные зрачки.

45. «Чаять нечаянных прикосновений!..»