Собрание сочинений в двух томах. Том I

Кнут Довид Миронович

Чаять нечаянных прикосновений! Видеть, не глядя, все те же глаза! Им предаваться до тла, до забвенья, В них уходить без возврата назад! Бросить в игру одичалое тело! Рухнуть — и прянуть — и стать, не дыша… — Разве затем ты на землю летела — В неповторимом полете — душа? Нет, я недолго у сердца любимой! Я лишь затем у заманчивых ног, Чтоб из любовной игры — нестерпимой! — Снова восстать победителем мог. И очищаясь от дел и желаний, Вновь ухожу — на большие труды — В холод и великолепье молчанья —Б иться над глыбой словесной руды.

46. Ковчег

I

Я много дней его смолил, Ночами щели конопатил, Ночами

камни, землю, ил Носил в потемках по лопате. И после долгих дней труда Пришли обещанные сроки — И взмыла дикая вода Ковчег, уклюжий и высокий. Ковчег плывет — и о борты Напрасно бьются крики мира. О, пенье нежное эфира В краях нездешней высоты. Подводные минуя камни Людской корысти, снов и дел, Я вдруг узнаю, как легка мне Моя душа — и мой удел. Плывем, поем согласным стадом — Утробный рык, и писк, и крик! — Нас ждет за Араратским садом Большой и ласковый старик. И не для вас, и не для рифмы (Твоя игра, земная смердь!) Страдания избегнем риф мы, Преодолев живот и смерть. Что мне ожоги ветра, зноя! Я слышу розы и миндаль… У райских врат предвижу Ноя. Он щурит глаз, он смотрит в даль. Плыву к тебе, плыву, товарищ, Звериных, милых душ пастух. Какие вина гостю сваришь За ветер, страх и темноту? О, друг блаженный и ровесник, Мне тяжесть всякая легка, Но пусть скорей летит твой вестник — Листок зеленый голубка.

II

Такую даль увидеть вам во сне бы! Ковчег мой шел по ангельским следам. Под ним качалось и ревело небо, Над ним гремела и неслась вода. Еще гудел оркестр людских веселий, Еще худели дети бедняков, Бил колокол, кружились карусели, И от борьбы еще дрожал альков, Когда разверзлись мстительные бездны И гибнущая дрогнула земля! И хлынул дождь, и грянул град железный, И ветер выл, взрываясь и пыля. Кричали звери и ревели люди, Обрушивались горы и дома… Где — память дружб, любимых ног и грудей! О, этот вой! О, этот плач и тьма. Ты тяжек был, мой плодотворный жребий — Ковчег стоял, он ждал средь гор и скал, И вот — идет в неумолимом небе, И в клочья рвет грома и облака.

III

Благословляю дыханье маслины. Уж воздух сиял, напоенный вином, И горние к нам подплывали долины, Когда голубок постучался в окно. Качалась гора — и от ангельских крылий Легчайший летел над горой аромат, И руки рванули — и настежь открыли Ковчег, под которым восстал Арарат. И вот выхожу к многовласому Ною. Что — горе и пепел недавних разлук! О, брат мой высокий. Иду — и за мною Орел и верблюд, носорог и паук… О, милые прелести трудного рая. Нежнейших эфиров колышется сень. По райскому саду неспешно гуляю — Босыми стопами по райской росе… Мы ищем, мы кличем — эй, Господи, где Ты? И крик — будто песня в счастливой груди. И белые руки в эфирах воздеты, И ангел над нами летит и глядит.

IV

Вдруг воздух заиграл, колебля переливы, И полыхнул — Его глаза! За стройным ангелом Он шел неторопливо. И вот — Он стал. И вот — сказал: — За то, что ты спасал для праведных селений Стада надежд и стаи слов, Что табуны Мои от гибели и лени Твое спасло — твое — весло, — Что из трясин и бездн ты вывел непролазных И в горьких водах вел ковчег, Что огибал обман и острова соблазнов, И шел на свет, и не спросил — зачем; — Что в терниях, в дождях растил ты чудный колос, Что им питал стада, стада… И в каждом шелесте стерег и слушал голос, Что реял над тобой всегда; — Что был напрасен гром воды быстротекущей Пред крепкою твоей рукой — Я говорю: взойди на розы райских кущей, И ляг, и пей, вкушай покой. — Я видел — высока была твоя работа. Взгляни

на Судные весы: Ты был упрям и тверд в борьбе водоворотов, Приветствую тебя, Мой сын! …И улыбался Ной, и счастье в кущах спело — Блаженств и тишины часы! И плыл великий свет, и все цвело и пело: «Приветствую тебя, Мой сын».

III

47. «Гляжу — и не вижу…»

Гляжу — и не вижу. Говорю — и не слышу. Ноги ходят, а я — недвижим. Грусти о любви же! Где-то ветры колышут Рыжий строй, радость рыжую ржи. Где смех той лачужки — Сон счастливый и многий — Те следы, те плоды, та роса?.. Был проще пичужки, Пятки грел, крепконогий — Пел в горах и свистал по лесам, Гнал в тундре оленя, Шел по выжженным весям, Льды ломал — и крепил паруса!.. …Свет благостной лени. Я бесплотен и весел. Одиночество, стой на часах!

48. «Я все веселье отдаю — и рад…»

Я все веселье отдаю — и рад — За слабый звон нездешних струн и смеха, За переброшенное сотни крат — Из тьмы во тьму летающее эхо. В полночный час я стерегу простор. Коплю улов, дрожащий в лунном свете… Плыви в меня, таинственный восторг! Я жду тебя, стою голодной сетью! На что мне — слезы, радость и печаль! На что мне пыль и шум земной услады! Душа моя, прощайся — и отчаль В тишайший край незыблемой прохлады! Течет и плещет тихий океан И берега холодные чарует… Я слышу песню мимолетных стран, Что благосклонно выплеснули струи. Я слышу невозможные миры — И я иду, счастливый и покорный, Туда, где — знаки выспренней игры — Качаются серебряные зерна. О, Господи, промолви мне: растай! — И кану в тьмы, благодаря и веря. Как сладок ропот музыкальных стай, Что плещутся о Твой зеленый берег!

49–50. Тишина

1. «Сияющий песок у запыленных ног…»

Сияющий песок у запыленных ног. Гудит небытие огромной тишиною. Опустошен, блажен и одинок, Стою и слушаю — в пыли и зное. Неутолимым сном опалена, Душа ведет меня в огонь и соль пустыни. Встает миражем сонная страна, Где все недвижно, благостно и сине. …Мне вечность зазвучала, как струна, Семи небес суровое дыханье… Душа кочевником поет в пустыне сна, Моих горбов покорна колыханью.

2. «Лежат века на зреющем песке…»

Лежат века на зреющем песке. Нет никого, нет ничего со мною. Все голоса остались вдалеке. Я предаюсь забвению и зною. Журчит песок. Плыву, послушный плот, По струям нерасслышанных журчаний. Я слышу рост — и предвкушаю плод: Тугое, полновесное молчанье. А ты, душа, ты дремлешь на плоту И видишь упоительные дали — Ту голубую глубь и пустоту, Что мы с тобой давно предугадали. Журчит песок. И по волне тепла Плыву, плыву — в последние покои. Я переплыл моря добра и зла, Держа весло упорною рукою. Но старый сон мне преграждает путь, И вижу устрашенными глазами Знакомую заманчивую грудь, Былые схватки с нежными врагами… Последняя — веселая — борьба, И сброшен груз — тяжелых дней и мыслей. Играй, греми, победная труба. Гуди, ликуй о сладостном безмыслии.

51. «Пустынный свет, спокойный и простой…»

Пустынный свет, спокойный и простой, Течет вокруг, топя и заливая. Торжественной последней полнотой Напряжена душа полуживая. Плывут первоцветущие сады, Предслышится мелодия глухая, И вот не кровь, но безымянный дым Бежит во мне, светясь, благоухая. Земля покачивается в убогих снах, В тишайшем облаке пустыни безвоздушной. Неупиваемы тепло и тишина, Смиренье дел природы простодушной.