Собрание сочинений в двух томах. Том I

Кнут Довид Миронович

52. «…Протяжный звон песка…»

…Протяжный звон песка И горький зной земли обетованной… Да будет вам стопа моя легка, О, кости гулкие прошедших караванов. Благослови, творящая рука. Благослови единожды и дважды — Я до конца дошел, не расплескав Любви, смирения и жажды.

53. «Как рассказать, что той просторной ночью…»

Как рассказать, что той просторной ночью Шел в пустоте — земной катился шар, И слышалось, как рвется и клокочет Земная раскаленная душа? Кричала в ночь невидимая птица, И шла земля — покорно, чуть звеня… И мне почудилось: ей плыть меж звезд, кружиться, Чтоб в свет и тьму нести-кружить меня. Как рассказать, что той простою ночью Меня томили воздух и покой? Стоял, забыв — чего Хозяин хочет, И был печален, и дышал тоской.

54. «Подумать только, сколько есть людей…»

Подумать

только, сколько есть людей, Которых в этой жизни мы не встретим — По ленности, по грубости своей, Из-за имен, глаголов, междометий. И сколько их, которых в этот час Бог знает где — поблизости, быть может, — Такая ж греет радость, что и нас, И то же слово трудное тревожит. Сообщники безвестные мои, Быть может, вы сейчас со мною рядом На том же страстном гибнете пути Без веры и надежды на награду! И вот, когда-нибудь, в полях иных, В непоказуемом премудром свете, Мы незнакомцев городов земных Нечаянно и благодарно встретим. И лишь тогда, с великой высоты На мир земной невозмутимо глядя, Узнаем переулки и мосты И городской знакомый чахлый садик… И мы поймем в тот дружелюбный час, Мы с поздним сожалением узнаем, Что в ночи одинокие не раз Одна вела нас улица ночная… Когда опустошен и одинок — Непоправимо, горестно — был каждый, Незримый брат (то видел только Бог!) Томился той же пустотой и жаждой.

55. Испытание

I

Я занимался бренными делами И бился в дрожи суетных минут, Когда меня овеяло крылами И трижды протрубило: «Довид Кнут». О, стыд! Во тьме нога с ногой боролась, Со мной играла милая моя, Когда позвал меня суровый голос И возвестил мне: «Сын мой, это — Я». — Оставь сей мир! Мной суждено иначе. Оставь заботы недостойных дел, Благодари: иной тебе назначен Возвышенный, благой, мужской удел. — Возьми в охапку хлам земного дома, Все радости, все горести твои, Все, чем жива, утешена, ведома Слепая жизнь — в геенны и раи. — Подъемли груз бесстрашными руками, Возьми с собою нож, огонь, дрова И понеси на жертвенные камни, Где — прах и соль, где выжжена трава… — Там все, чем тщетно тешишься ты ныне, Все скудные дела твоей земли, Ты обложи пылающей полынью И преданно и твердо заколи. — За тот удар, за дым, за горечь муки — За нищий крик сгорающей трухи — Узнаешь край, где нет любви и скуки, Услышишь бесповторные стихи. — Ты обретешь ту праведную землю, Где легок хлеб, где маслины в цвету. Там в воздухе прохладном звуки дремлют, Там спит пчела — и птица — на лету. — Где благодать пустыню оросила — Босой стопой ты ступишь не спеша… Такого счастья даже не просила — Не смела! — ненасытная душа. — Повеют ветры с тихих океанов — И вот — летят крепительные сны, И вот — поют высокие органы Блаженной, плодотворной тишины. — Так будешь жить в гармонии безбрежной, Так будешь чтить обетованный лад. И слушать звук, и ждать его прилежно, И умножать великолепный клад. …И я упал на дрогнувшую землю, И зашаталась огненная синь! — И ужаснувшись, крикнул в тьму: приемлю. Аминь.

II

Дрогнули кедровые поленья, Треснули — и зажглись! Металась в последнем плене, Зверем билась жизнь. Завертелся огонь над страдалицей, Прыгал, взлетал, сползал, Кусал мне лицо и пальцы, Дымом колол глаза… О, эта — в багровом молчании — Неравная борьба! И в богохульном отчаяньи, С молитвою на губах, Я на корчи, на вопли, на муку, На эту мольбу и дрожь Занес тяжелый нож. Дрогнула твердь, Обрушиваясь в гром и тьму. Вихрь рванул мою руку! В огненном треске, в дыму, В запахе горелой кожи, На миг Зажегся лик Божий. Железная смерть Со свистом упала в кусты. Господи, Ты!

III

…Мне голос был: — Остановись и внемли. Освободи мятущуюся плоть И поспеши покинуть эту землю, Где Я велел — связать и заколоть. — Вот жизнь твоя! Мне этого не надо. Тебя ли, сын, в земных полях взыщу? Нет! Я велел — и ты не знал пощады… За эту горечь жертвенного чада Я все тебе прощаю и прощу. — Я говорю: за взгляд, простой и легкий, За эти три безжалостных узла, За этот нож, огонь, дрова, веревки, За жизнь, что под ножом изнемогла, — Я, испытав тебя огнем закланья, Тебе велю: живи, Мой сын, живи. Не бойся снов и яростных желаний, Не бойся скуки, горя и любви. — Будь на земле, живя и умирая, Земные ведай розы и волчцы, К тебе из музыкальных высей

рая Слетаться будут частые гонцы. — И, слушая неслышанные песни, Что ветерок донес издалека, Ты вдруг поймешь, что нет игры чудесней, Чем этих волн улавливать раскат. — Так знай: ничто поэту не помеха, Но все ведет к желанным берегам. Вот Мой завет: не бегать слез и смеха, Смотреть в глаза любимым и врагам… — Стоять пред гулкой солью океана, Звучать в ответ на радость, на прибой, В веселии, семижды окаянном, В бесплотный пляс вступать — с самим собой. — На женскую спасительную прелесть Идти, как в море парус — на маяк, Чтоб милые в ладонях груди грелись, Чтоб женщину ласкать и звать: моя. — Земли порой оставив побережья, Отчалить в сны бесцельной красоты… …Свой малый путь пройти стопой медвежьей, С медвежьим сердцем, ясным и простым. — …Не бегать благ и дел юдоли узкой, Но все приняв, за все благодарить. Торжествовать, когда играет мускул. Осуществлять себя. Плодотворить.

Сатир

Брату Николаю — с монастырским приветом

Д. К.

56. Вступление

В конце концов, друзья, вполне возможно, Что демоны ведут судьбу людскую, Что в их игре, большой и осторожной, Для них едим, плодимся и тоскуем. Что на путях любви, добра и зла Ведут нас, на плечах усевшись ловко, Как армянин классический — осла: Маня висящей на кнуте морковкой. Спокойно говорю: мне все равно. Мне нравится встречать и трогать женщин, Меня нередко веселит вино, Люблю стихи, серебряные вещи… И если я, в конце концов, добыча Той тьмы, в которой я мерцал вначале, Мне все равно: я все учел и вычел — Мне соловьи о радости свистали. Пусть эти демоны меня морочат, Когда в моих руках моя подруга, Пусть, тайно управляя мной, хохочут В злорадный час чертовского досуга, Пусть только потому, что близорук я, Мне часто мир — как музыка прекрасен, Сдаюсь, охотно поднимаю руки — Пляшите, черти. Я на все согласен.

57. (I) «О чем здоровый думает мужчина…»

О чем здоровый думает мужчина В часы мужских раздумий и мечты? Читатель, дяде твоему и сыну Подобно — все о том же, что и ты. Будь он чертежник, водолаз, приказчик, Чиновник, арендатор иль поэт, Мясник, портной, философ завалящий, Он не о славе думает, о, нет! Не о наживе, как это ни странно, Не Бога хочет он в ночи бороть, Не мысли мудрых жгут его обманом, Но женщина его пружинит плоть. Я, нижеподписавшийся мужчина, Сравнительно — почти анахорет, Не вижу больше смысла и причины Хранить наш древний, наш мужской секрет. Я говорю: ни банки, ни парламент Мужского не убили естества… О, дайте мне для этих слов пергамент, Чтоб не стирались честные слова. Безмерной женской прелестью — телесной — Согрета нам земная полумгла. Любая нам прекрасна и прелестна, Мила, желанна, радостна, тепла. И ссудо-сберегательные кассы, Куда в визитке едет свинопас, Нас научили скопческим гримасам, Но все ж не вовсе оскопили нас. Я признаюсь от имени собратий: Мы не встречали женщины такой, Которой не раскрыли бы объятий, К которой не тянулись бы рукой.

58. (II) «Тому дней пять… дней шесть тому назад…»

Тому дней пять… дней шесть тому назад Я проходил коммерческим пассажем, Где издавна незыблемо стоят Два манекена в светском антураже. Я с давних пор привык там видеть их: Все так же, не меняя поз и жестов, Стоят — невеста и ее жених. И вечно так — счастливая невеста С улыбкою глядит на жениха, Он смотрит вбок, не выдавая страсти… Они вдвоем — как будто два стиха, Рифмующиеся с полночным счастьем. И вот я мимо шаркаю спеша, Так, этаким чиновником бесполым, Как вдруг — хлебнула радости душа! — Невеста предо мной стояла голой. Поймите, ведь — папье-маше! Но — вдруг! И я, облезлый, рыхлый и лядащий, Опять окреп, опять — упруг и туг, Вновь — стоющий, стоящий, настоящий.

59. (III) «Адам, не зная скуки и труда…»

Адам, не зная скуки и труда, Как юный зверь резвился в кущах рая. Он с Евой жил, не ведая стыда, Блаженно жил, почти не вынимая Ленивых рук из примитивных брюк… (А впрочем, если верить старой книге, Тогда еще не знали хитрых штук: Под фиговым листом висели фиги!) А нам достались лишь грехи его — Хлеб труден и любовь не легче хлеба. Адам не знал: «зачем» и «для чего», Не трогал звезд, не тыкал пальцем в небо. Как музыку, умел он слушать лень (Подумайте: ведь это было, было!) Не мудрствуя, ложился с Евой в тень, Не мудрствуя, бросался на кобылу… А мы, забыв дух травки полевой, Смешное племя чучелообразных, При виде жен глотаем волчий вой, Рыща — в трамваях — по лесам соблазнов.