Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

Троепольский Гавриил Николаевич

Сычев сел рядом. Он за последний год постарел, осунулся и ссутулился. Двух лошадей он продал, оставшийся после твердого задания хлеб тоже продал; мельницу и маслобойку остановил совсем и заколотил двери; кооператив не только не стал покупать, но даже и не возобновлял переговоров, будто никому не надо было молоть зерно и бить масло. Мужики волновались: ругали Сычева, ругали сельсовет, попадало и Советской власти вообще, а молоть ехали за двенадцать — пятнадцать километров. «Пусть стоит мельница, — думал Сычев. — На меня муки хватит». Двор его стал пустым, без животных и птицы. Осталось всего одна корова, две лошади, одну из которых оплатил Игнат и считал

своею, да пять штук овец. Чистый середняк. К коллективизации Сычев и Игнат были готовы. О связи Игната с каким-то Черным Сычев узнал в самое последнее время. Может быть, Игнат врал и никакого Черного не существовало, но Сычеву было безразлично — есть там какой-то Черный или нет его вовсе. Однако когда Игнат как-то привез со станции три нагана, то Сычев подумал: «Черный там или Белый, а где-то кто-то и что-то хлопочет». И он спросил у Игната в то утро:

— Как это — «будем стрелять»? Я, к примеру, не буду. А еще кто же?

— Будешь, Семен Трофимыч, если к глотке подступит… По два человека из села, и тогда на район получается двадцать четыре человека. Ого! Отряд.

Сычев задумался. Вопрос для него был не совсем ясным: будет он стрелять или не будет. «А вдруг да ГПУ? — мелькнуло у него. — Если Игната возьмут, то несдобровать и мне. Крепко связались одной веревочкой».

Игнат сказал, будто читая его мысли:

— Хатку надо купить мне. Уходить от вас надо, Семен Трофимыч. Скотины у вас теперь — кот наплакал, одному легко-прелегко управиться, а жить мне так — как бы подозрительно не было. То я вроде батрака был у вас, а теперь — как нахлебник. Всё могут подумать.

— Правда, — охотно согласился Сычев. — Деньжонок у тебя малость есть, заработал, лошадь есть — хозяин полный.

Не прошло и недели, как в селе узнали, что Игнатка-бандит купил саманную избу у самого берега речки, третью от края. Вскоре хата стала белой, сарай для лошади обмазан, несмотря на наступивший осенний холод. Игнат сам работал за двоих, да Сычев помогал. В новой, хотя уже давно обжитой другими, хате Сычев и Дыбин выпили на расставанье. Разговор за выпивкой был коротким и малозначительным. Однако Семен Трофимыч заметил в Игнате какую-то перемену, но причины не знал.

…А месяца через три-четыре Андрей Михайлович Вихров и Иван Федорович Крючков заявились снова к Сычеву. Он встретил их на крыльце и пригласил в хату.

— Твердое задание, — коротко пояснил Андрей Михайлович.

— Распишитесь, — сказал Крючков, подавая задание.

— Сколько? — спокойно спросил Сычев, зная, что выполнять уже нечем — хлеба нет.

— Сто центнеров, — ответил Крючков.

— Да вы что, очумели?! — вспылил Сычев, но сразу догадался, что тут подбираются под его мельницу и маслобойку, и осекся. Уже тише возразил: — Да ведь сами знаете, нету такого хлеба.

— Знаем — был, — сказал Крючков. — Знаем — тайком продал. Знаем, сколько продал.

— Ну… — Сычев что-то хотел сказать, но махнул рукой и добавил: — Валяйте.

Вскоре за невыполнение твердого задания у Сычева конфисковали по суду мельницу и маслобойку. На суде Сычев молчал все время, если не считать коротких ответов на стереотипные вопросы.

По селу поползли нехорошие слухи: вот, дескать, сначала у Сычева взяли, а потом доберутся и до других, кто малость послабее, а потом и до тех, кто еще послабее, до середнячков. Кто-то напористо и систематически тревожил крестьян.

…На собрании в сельсовете Андрей Михайлович объявил:

— Итак, товарищи, есть у нас теперь мельница, есть и маслобойка.

— А что же мы с

ними будем делать? — задали ему вопрос из задних рядов.

— Как — что? Мельница молоть будет, а маслобойка, наоборот, масло бить будет.

— Кто же правдать-то будет? Надо же спеца иметь? А он подался давно в город.

— Рекомендуется Сорокин Матвей Степаныч, — предложил Федор. — Обсуждали мы в правлении сельпо и пришли к такому выводу: Сорокин долго жил в батраках, знает там — как и что — лучше всякого.

Матвей Степаныч прямо-таки взмолился:

— Дорогие граждане! Ничегошеньки я не смыслю по технике, а также и по битью масла. Ей-ей! Прахтику надо иметь, а я — что? Тьфу! Ничего не означаю в технике. Ни в зуб ногой.

Но, несмотря на сопротивление самого кандидата, постановили: «Управлять Сорокину, как бывшему батраку, знакомому с предприятиями (так и записали „знакомому с предприятиями“), а двух рабочих пусть сам себе подыщет, по вкусу».

На следующий день Матвей Степаныч сорвал доски, которыми были забиты двери мельницы, и вошел. Пахло мышами. Двадцатичетырехсильный двигатель покрылся сверху ржавчиной, все было в запустении, все не ремонтировалось с тех самых пор, как у Сычева опустились руки; на маслобойке тоже мертво и пусто: вальцы ржавые, жаровня полуразвалилась, в прессе оказалось старое куриное гнездо. «Что я могу сделать?» — спрашивал сам себя Матвей Степаныч, но пока ответа не находил. Каждый предмет он потрогал руками или крутнул туда-сюда, что могло крутиться. Но только от этого ничего не прибавилось. Матвей Степаныч, живя у Сычева, занимался тогда скотиной, двором, посевом, а к мельнице или маслобойке не имел никакого касательства. И вот теперь надо как-то не ударить лицом в грязь. Он сел в пустой маслобойке около пресса. Думал, думал и сказал сам себе:

— Так, Матвей Степаныч Сорокин. Сам ты ни хрена не сделаешь. Надо к Ванятке Крючкову идти.

Пришел в сельпо, встретил Крючкова на крыльце и прямо с ходу поставил вопрос ребром:

— К чему на несведущего человека навалили незнакомое дело? Авторитет партии подрывать? Да? Ну-ка ответь, Иван Федорович.

Тот, незаметно ухмыльнувшись, ответил:

— Нет. Поднять авторитет партии хочу. Не надо волноваться, Матвей Степаныч. Вам надо руководить. Поняли? А не самому мешки ворочать и движок заводить.

— Как так? — удивленно заморгал Матвей Степаныч.

— А так: на двигатель — механика найти, на маслобойку — спеца пригласить, а вы лично — заведующий, глаз сельпо и партячейки. Что надо от вас? Порядок соблюдать, за ремонтом следить, учет вести.

— Учет?

— Учет.

— Я — учет?

— Вы — учет.

Сорокин рассмеялся искренне, закатив глаза вверх.

— Я — булгахтер! Не может быть! Смехи-грехи!

— Вот что: пошли к Федору, — сказал Крючков, — Время зря теряем. Бунтует, — указал он на Матвея Степаныча, когда они вошли в правление сельпо.

Федор молча достал квитанционную книжку и коротко объяснил:

— Вот тут — фамилию, тут — пуды, тут — ты распишешься, а тут — клиент.

— Климент? — вопросил Сорокин.

— Клиент, — не меняя тона, поправил Федор. — И кроме того: гарнцевый сбор каждый месяц будешь сдавать по квитанциям, а всю бухгалтерию — чего ты боишься — вести положено мне. Понял?

— Так бы и сказали сразу! — воскликнул Матвей Степаныч. — А то — скажи пожалуйста: «учет», «булгахтер», «Климент»! Так и запугать недолго. А так что ж — все нормально. Могу последить за правильностью. Да вот вопрос: кем я буду управлять? Где они, эти спецы-то?