Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Врагом меня считают пять-шесть человек, — уверенно ответил Игнат. — Только коммунисты считают меня врагом… И я бессилен. У них власть, а у меня… — Игнат почти хрипел, — у меня… ничего…
Этот хрипящий, приглушенный и откровенно злобный голос, эти слова «коммунисты считают» и «у них власть» неожиданно обожгли Тосю. Так случается: ожидаешь в бане теплую и приятную воду из душа, а тебя окатит кипятком. Тося спросила с ужасом:
— Ты и теперь ненавидишь?!
Она получила откровенный ответ:
— Да. Ненавижу!.. А тебя люблю навечно. Одну тебя! Я ненавижу…
— А я не умею ненавидеть. Мне хочется, чтобы все люди были хорошими и добрыми. — Тося все больше волновалась. — Ты сказал — ненавидишь. За что?
Игнат молчал.
— За что? — повторила Тося неотступно.
— За то… что жизнь моя изуродована… за то, что меня презирают, за то, что у них власть, а… — Игнат осекся.
— А у тебя нет? — решительно отрубила Тося.
— Я этого не хотел сказать.
— Но подумал?
— Не знаю, — увильнул Игнат, а Тося заметила это.
— Игнат! Скажи прямо: за что ты ненавидишь Крючкова, Федора, Матвея? За то, что они плохие люди, или только за то, что они — коммунисты?
Казалось, от этого вопроса нельзя было уйти, но Игнат опять увильнул:
— Пусть они меня перестанут ненавидеть, и я все забуду.
У Тоси уже выскочило из головы, что ей надо скорее уходить, она загорелась желанием что-то открыть, она начала в чем-то сомневаться, но все было настолько неясно и путано, что она в волнении даже не уловила второй «смётки» Игната, а приняла слова за чистую монету. Поэтому и сказала ему:
— Ты первый забудь и иди на мир.
Игнат снова чуть помолчал, видимо поняв, что разговор зашел слишком далеко, и вдруг неожиданно ласково приблизил ее к себе, поцеловал, погладил по голове и согласился:
— Забуду первый. Ладно. Послушаю тебя. Но никому, никогда тебя не отдам.
Тося вышла.
Игнат постоял-постоял у двери и сам себе сказал вслух с презрением:
— Фу, черт! Вынесло меня сорваться на злобу. Разоткровенничался, раскис от любви, тряпка!
Он зажег лампу.
Не более чем через четверть часа решительно вошел к нему Андрей Михайлович Вихров. Игнат вздрогнул. Он понял, что Андрей мог видеть Тосю выходящей из темной хаты. Но он не знал всего, что произошло.
А было так. Матвей Степаныч, проводив Игната из своей хатенки, накинул пиджачок и пошел к мельнице проверить сторожа и дать ему наказ построже (болела малость у него душа после разговора с Игнатом). По пути он увидел женскую фигуру, спешащую, будто скрывающуюся от кого-то; женщина шла не по дороге, среди улицы, как полагалось, а по-над амбарами, ныряя из тени в тень. Матвей Степаныч стал за угол одного из сарайчиков. Он видел, как Тося прошла мимо него в полутора метрах, приспустив платок, видел, как она, остановившись в конце улочки, пропала сразу. «Неужто же к Игнату?!» — мысленно ужаснулся Матвей Степаныч. Он, не долго думая, засеменил к Игнатовой хате, тихо подошел к задней стене, со двора, прислушался. Все было ясно. И огня нет. Матвей Степаныч привык в любом серьезном деле советоваться с Ваней, Федором и Андреем, вместе с троими или с кем-либо из них в отдельности. Ругая себя всякими словами за то, что он тогда
— Андрей, дело нечистое, холера черная. — Он рассказал все, сбиваясь и путая время. — И тогда она, понимаешь, так и сказала: «Вы, говорит, звери». Дело — табак, Андрей. Да табак-то вонючий. Она ведь у него.
— Тихо. Матвей Степаныч, тихо, — осадил его Андрей и кинулся в хату.
Там он оделся, быстро вернулся обратно и вместе с Матвеем Степанычем направился к Ване Крючкову. Тот вышел, стараясь не разбудить дядю и его многочисленное семейство. Но когда по пути Андрей изложил суть дела, Ваня вдруг остановился, ухватившись за сердце. Андрей поддержал его за руку.
— Что с тобой? — спросил он участливо. — Замотался ты, Ваня, вчистую — надо бы отдохнуть, уехать, что ли, куда-нибудь на месячишко.
— Ничего, ничего. Это пройдет, Андрей Михайлович. Пройдет. Куда мы идем? — спросил Ваня.
В самом деле, куда они шли? Зачем? Почему Матвей всполошил всех из-за того, что чужая жена была у другого? Но Андрей Михайлович ответил:
— Надо подумать, куда нам идти. К Федору — нельзя.
— Ни под каким видом, — согласился Ваня.
— Зайдем ко мне в кабинет на минутку, подумаем, — предложил Андрей Михайлович (они были уже около сельсовета).
Зажгли огонь и сели в кабинете. Первый пыл слетел. Все были способны рассуждать. Начал Матвей Степаныч:
— Конешно, за бабой гонять нам — не ряд совсем.
— А вот говорить ли Федору? — спросил Ваня в раздумье.
— Убьет Игната, — коротко возразил Андрей Михайлович. — Как узнает, так и пристрелит. И — тюрьма.
— И тут — не просто «баба чужая», Матвей Степаныч. Тут жена друга и… замечательная женщина. — Эти слова были сказаны Ваней тихо и как бы в рассеянности. — Я хочу поговорить с ней лично. Сам.
— «Замечательная женщина»! Скажи ты пожалуйста! — Матвей хлопнул себя по коленкам в досаде. — Не разговаривать с ней надо, а чересседельником ее, паскуду, вдоль говядины и хрест-нахрест, холера черная!
В ответ на это Ваня только покачал головой. Андрей Михайлович резко встал и решительно сказал:
— Федор пока не должен знать. Игнат не должен встречаться с ней. Игнат пусть немедленно уедет. А потом ты, Ваня, можешь с ней говорить, что хочешь, и… как уж там, не знаю, как… Федору сказать. Горячий он сильно. Боюсь за него.
— А я верю в Федю, — возразил Ваня. — Он уже не тот, что был. И ты, и я, и он — не те, что были.
Они все посмотрели друг на друга и вдруг, как откровение в трудную минуту, поняли, что они стали выше и сильнее и уже не могли жить друг без друга; то была высокая дружба, когда не только дела общественные, но и их личные близки каждому из них.
Ваня продолжал:
— Надо помочь ему выдержать… А с Тосей я все-таки поговорю.
— А я поговорю…с бандитом. Сам поговорю, — злобно сказал Андрей Михайлович, видимо что-то решив. — Поговорю сам.