Собрание сочинений. Т. 1

Чёрный Саша

СТИЛИЗОВАННЫЙ ОСЕЛ ^*

(Ария для безголосых)

Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами, С четырех сторон открытый враждебным ветрам. По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Фёклами, По утрам я хожу к докторам. Тарарам. Я — волдырь на сиденье прекрасной российской словесности, Разрази меня гром на четыреста восемь частей! Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности, И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей. Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы, как сталь. Пусть «П. Я.»-старомодник из зависти злится и дуется, И вопит: «Не поэзия — шваль!» Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии, Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ, Прыщ с головкой белее несказанно-жженной магнезии И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ. Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы! Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу. Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси. Презираю

толпу. Попишу? Попишу, попишу… Попишу животом и ноздрей, и ногами, и пятками, Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах, Зарифмую все это для стиля яичными смятками И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках… <1909>

ПРОСТЫЕ СЛОВА ^*

(Памяти Чехова)

В наши дни трехмесячных успехов И развязных гениев пера Ты один тревожно-мудрый Чехов Повторяешь скорбное: «Пора!» Сам не веришь, но зовешь и будишь, Разрываешь ямы до конца И с беспомощной усмешкой тихо судишь Оскорбивших землю и Отца. Вот ты жил меж нами, нежный, ясный, Бесконечно ясный и простой — Видел мир наш хмурый и несчастный, Отравлялся нашей наготой… И ушел! Но нам больней и хуже: Много книг, о слишком много книг! С каждым днем проклятый круг все уже И не сбросить «чеховских» вериг… Ты хоть мог, вскрывая торопливо Гнойники, — смеяться, плакать, мстить,— Но теперь все вскрыто. Как тоскливо Видеть, знать, не ждать и, молча, гнить! <1910>

АНАРХИСТ ^*

Жил на свете анархист. Красил бороду и щеки, Ездил к немке в Териоки И при этом был садист. Вдоль затылка жались складки На багровой полосе. Ел за двух, носил перчатки — Словом, делал то, что все. Раз на вечере попович, Молодой идеалист, Обратился: «Петр Петрович, Отчего вы анархист?» Петр Петрович поднял брови И багровый, как бурак, Оборвал на полуслове: «Вы невежа и дурак». <1908>

НЕДОРАЗУМЕНИЕ ^*

Она была поэтесса, Поэтесса бальзаковских лет. А он был просто повеса — Курчавый и пылкий брюнет. Повеса пришел к поэтессе, В полумраке дышали духи, На софе, как в торжественной мессе, Поэтесса гнусила стихи: «О, сумей огнедышащей лаской Всколыхнуть мою сонную страсть. К пене бедер, за алой подвязкой Ты не бойся устами припасть! Я свежа, как дыханье левкоя… О, сплетем же истомности тел!» Продолжение было такое, Что курчавый брюнет покраснел. Покраснел, но оправился быстро И подумал: была не была! Здесь не думские речи министра, Не слова здесь нужны, а дела… С несдержанной силой кентавра Поэтессу повеса привлек. Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!» Охладило кипучий поток. «Простите… — вскочил он. — Вы сами». Но в глазах ее холод и честь: «Вы смели к порядочной даме, Как дворник, с объятьями лезть?!» Вот чинная Мавра. И задом Уходит испуганный гость. В передней растерянным взглядом Он долго искал свою трость… С лицом белее магнезии Шел с лестницы пылкий брюнет: Не понял он новой поэзии Поэтессы бальзаковских лет. <1909>

ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ ^*

(Посв. исписавшимся «популярностям»)

Я похож на родильницу, Я готов скрежетать… Проклинаю чернильницу И чернильницы мать! Патлы дыбом взлохмачены, Отупел, как овца,— Ах, все рифмы истрачены До конца, до конца!.. Мне, правда, нечего сказать, сегодня, как всегда, Но этим не был я смущен, поверьте, никогда — Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал, И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал Паралич спинного мозга? Врешь, не сдамся! Пень-мигрень, Бебель-стебель, мозга-розга, Юбка-губка, тень-тюлень, Рифму, рифму! Иссякаю,— К рифме тему сам найду… Ногти в бешенстве кусаю И в бессильном трансе жду. Иссяк. Что будет с моей популярностью? Иссяк. Что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский дешевой бездарностью, А Вакс Калошин разбитым горшком… Нет, не сдамся… Папа-мама, Дратва-жатва, кровь-любовь, Драма-рама-панорама, Бровь, свекровь, морковь… носки! <1908>

СИРОПЧИК ^*

(Посв. «детским поэтессам»)

Дама, качаясь на ветке, Пикала: «Милые детки! Солнышко чмокнуло кустик… Птичка оправила бюстик И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку…» Детки, в оконные рамы Хмуро

уставясь глазами, Полны недетской печали, Даме в молчанье внимали. Вдруг зазвенел голосочек: «Сколько напикала строчек?..» <1910>

ИСКУССТВО В ОПАСНОСТИ! ^*

Литературного ордена Рыцари! Встаньте, горим!! Книжка Владимира Гордина Вышла изданьем вторым. <1910>

ПЕСНЯ О ПОЛЕ ^*

«Проклятые» вопросы, Как дым от папиросы, Рассеялись во мгле. Пришла Проблема Пола, Румяная фефела, И ржет навеселе. Заерзали старушки, Юнцы и дамы-душки И прочий весь народ. Виват, Проблема Пола! Сплетайте вкруг подола Веселый «Хоровод». Ни слез, ни жертв, ни муки… Подымем знамя-брюки Высоко над толпой. Ах, нет доступней темы! На ней сойдемся все мы — И зрячий и слепой. Научно и приятно, Идейно и занятно — Умей момент учесть: Для слабенькой головки В Проблеме-мышеловке Всегда приманка есть. <1908>

ЕДИНСТВЕННОМУ В СВОЕМ РОДЕ ^*

Между Толстым и Гоголем Суворин Справляет юбилей. Тон юбилейный должен быть мажорен: Ври, красок не жалей! Позвольте ж мне с глубоким реверансом, Маститый старичок, Почтить вас кисло-сладеньким романсом (Я в лести новичок): Полсотни лет, Презревши все «табу», Вы с тьмой и ложью, как Гамлет, Вели борьбу. Свидетель Бог! Чтоб отложить в сундук,— Вы не лизали сильным ног, Ни даже рук. Вам все равно — Еврей ли, финн, иль грек, Лишь был бы только не «Евно», А человек. Твои глаза (Перехожу на ты!), Как брюк жандармских бирюза, Всегда чисты. Ты vis-`a-vis С патриотизмом — пол По объявленьям о любви Свободно свел. И орган твой, Кухарок нежный друг, Всегда был верный часовой Для верных слуг… ……………………………………… На лире лопнули струны со звоном!.. Дрожит фальшивый, пискливый аккорд… С мяуканьем, с визгом, рычаньем и стоном Несутся кошмаром тысячи морд: Наглость и ханжество, блуд, лицемерье, Ненависть, хамство, жадность и лесть, Несутся, слюнявят кровавые перья И чертят по воздуху: Правда и Честь! <1909>

ПО МЫТАРСТВАМ ^*

У райских врат гремит кольцом Душа с восторженным лицом: — Тук-тук! Не слышат… вот народ! К вам редкий праведник грядет! И после долгой тишины Раздался глас из-за стены: — Здесь милосердие царит — Но кто ты? Чем ты знаменит? — Кто я? Не жид, не либерал! Я «письма к ближним» сочинял… За дверью топот быстрых ног, Краснеет райских врат порог. У адских врат гремит кольцом Душа с обиженным лицом: — Эй, там! Скорее, Асмодей! Грядет особенный злодей… Визгливый смех пронзает тишь: — Ну, этим нас не удивишь! Отца зарезал ты, иль мать? У нас таких мильонов пять. — Я никого не убивал — Я «письма к ближним» сочинял… За дверью топот быстрых ног, Краснеет адских врат порог. Душа вернулась на погост — И здесь вопрос не очень прост: Могилы нет… Песок изрыт, И кол осиновый торчит… Совсем обиделась душа И, воздух бешено круша, В струях полуночных теней Летит к редакции своей. Впорхнувши в форточку клубком, Она вдоль стен бочком, бочком, И шмыг в плевательницу. «О! Да здесь уютнее всего!» На утро кто-то шел, спеша, И плюнул. Нюхает душа: — Лук, щука, перец… Сатана! Ужель еврейская слюна?! — Ах, только я был верный щит! И в злобе выглянуть спешит — Но сразу стих священный гнев: — Ага! Преемник мой — Азеф! <1909>

ПАНУРГОВА МУЗА ^*

Обезьяний стильный профиль, Щелевидные глаза, Губы клецки, нос картофель — Ни девица, ни коза. Волоса, как хвост селедки, Бюста нет — сковорода, И растет на подбородке,— Гнусно молвить — борода. Жесты резки, ноги длинны, Руки выгнуты назад, Голос тоньше паутины И клыков подгнивших ряд. Ах, ты душечка! Смеется, Отворила ворота… Сногсшибательно несется Кислый запах изо рта. Щелки глаз пропали в коже, Брови лысые дугой. Для чего ж, великий Боже, Выводить ее нагой?! <1908>