Собрание сочинений. Т. 1

Чёрный Саша

Критик

Ну, не совсем…

Читатель

Не в этом суть! Но кто же, господин писатель, Определил ваш новый путь? Вы сами? Общество? Издатель? Для вас сейчас любой успех, Как допинг для усталой клячи… Зачем торгуетесь при всех — Чей «изм» умнее и богаче? В неделю изводя стопу, Привыкли вы менять две маски: Во вторник презирать толпу, А в пятницу ей строить глазки… В тупой анкете «о мозоле» И ваше мненье мы найдем, В кинематографе с моржом Снимались вы по доброй воле… Да не один кинематограф! Я не могу пойти в кабак, Чтоб со стены, как вещий знак, Не угрожал мне ваш автограф… Поймите… Надо уважать Хотя кого-нибудь на свете. Я вас любил…

Писатель

(брезгливо)

Да, на жилете Ты любишь, друг мой, порыдать. Будь проклят ты с такой любовью! Устану ль я иль вдруг споткнусь,— Ты первый всякому злословью, Как прачка, веришь, милый гусь… Ты будешь пить, служить в акцизе И развивать игриво прыть,— А я обязан, в светлой ризе, Голодный над тобой парить… Не ты ль, приятель, Льва Толстого На Джека Лондона сменил? Кто «интересней», — тот и мил. К чему кроту вершины слова? Увы, грешна моя душа,— Но пред собой одной и только,— Что я порой не гимн, а польку Спеша писал из-за гроша. Да, я толкался в ресторанах И бисер улице бросал, Но по музеям на Дианах Не я автографы писал. А ты! Что сделал ты на свете? Родил собачий, затхлый быт И, приучивши спину к плети, Охотно ел из всех корыт. Проблем не стало для тебя: Расковырял, зевнул — и к черту! Чтоб чем-нибудь развлечь себя, Ты к книгам подходил, как к торту… Не ты ль виной, шальная муха, Что даже слово «гражданин» Сейчас так дико режет ухо, Как старомодный «райский крин»? Но будет. Брысь… А вы, мой критик, Что в поте вялого лица, Как прогрессивный паралитик, Меня жуете без конца? Вы помогли мне разобраться В себе самом? Когда и чем? Пересказать, сравнить, придраться, Поставить балл — и все. Зачем? Какие общие вопросы Вы подымаете сейчас? Все те же шпильки, брань, разносы И генеральский зычный бас. Кого вы вовремя узнали? Не вам, сидящим у дорог, Провидеть за туманом дали! Дай Бог кой-как свести итог… Парнасский пресный регистратор И юбилейный декламатор Без вдохновенья и огня — Не вам, мой друг, судить меня! Но впрочем — точка. Извините. Шумит в башке. И пусть. Плевать! Я лишь хотел в чаду событий Чуть-чуть наш узел развязать, Чтоб на мои одни лишь плечи Не клали сдуру весь багаж… Все хороши! Эй, человече, Что ж счет?.. Пойдем на вернисаж… (Все подымаются и уходят.) <1914>

ПОСЛЕ ПОСЕЩЕНИЯ ОДНОГО «ЛИТЕРАТУРНОГО ОБЩЕСТВА» ^*

Мы культурны: чистим зубы, Рот и оба сапога. В письмах вежливы сугубо: «Ваш покорнейший слуга». Отчего ж при всяком споре, Доведенном до конца,— Вместо умного отпора Мы с бессилием глупца, Подражая папуасам, Бьем друг друга по мордасам? Бьем, конечно, языком,— Но больней, чем кулаком… <1909>

КОРНЕЙ БЕЛИНСКИЙ ^*

(Посвящается К. Чуковскому)

В экзотике заглавий пол-успеха. Пусть в ноздри бьет за тысячу шагов: «Корявый буйвол», «Окуни без меха», «Семен Юшкевич и охапка дров». Закрыв глаза и перышком играя, Впадая в деланный холодно-мутный транс, Седлает линию… Ее зовут — кривая, Она вывозит и блюдет баланс. Начало? Гм… Тарас убил Андрея Не за измену Сечи… Раз, два, три! Но потому, что ксендз и два еврея Держали с ним на сей предмет пари. Ведь ново! Что-с? Акробатично-ново! Затем — смешок. Стежок. Опять смешок. И вот — плоды случайного улова — На белых нитках пляшет сотня строк. Что дальше? Гм… Приступит к данной книжке, Определит, что автор… мыловар, И так смешно раздует мелочишки, Что со страниц пойдет казанский пар. «Страница третья. Пятая. Шестая…» «На сто шестнадцатой — „собака“ через ять!» Так можно летом на стекле, скучая, Мух двадцать, размахнувшись, в горсть поймать. Надравши «стружек» — кстати и некстати — Потопчется еще с полсотни строк: То выедет на английской цитате, То с реверансом автору даст в бок. Кустарит парадокс из парадокса… Холодный пафос недомолвок — гол, А хитрый гнев критического бокса Все рвется в истерический футбол… И, наконец, когда мелькнет надежда, Что

он сейчас поймает журавля, Он вдруг смущенно потупляет вежды И торопливо… сходит с корабля. Post scriptum: иногда Корней Белинский Сечет господ, цена которым грош,— Тогда кипит в нем гений исполинский, И тогой с плеч спадает макинтош! <1911>

ТРАГЕДИЯ ^*

«Рожденный быть кассиром в тихой бане…»

Рожденный быть кассиром в тихой бане Иль а гентом по заготовке шпал, Семен Бубнов, сверх всяких ожиданий, Игрой судьбы в редакторы попал. Огромный стол. Перо и десть бумаги,— Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос… Не много нужно знаний и отваги, Чтоб ляпать всем: «Возьмем», «Не подошло-с!». Кто в первый раз, — скостит наполовину, Кто во второй, — на четверть иль на треть… А в третий раз — пришли хоть требушину, Сейчас в набор, не станет и смотреть! Так тридцать лет чернильным папуасом Четвертовал он слово, мысль и вкус, И, наконец, опившись как-то квасом, Икнул и помер, вздувшись, словно флюс… В некрологах, средь пышных восклицаний, Никто, конечно, вслух не произнес, Что он, служа кассиром в тихой бане, Наверно, больше б пользы всем принес. <<1912>> <1922>

CRITICUS ^*

(К картине Бёклина)

В зубах гусиное перо, В сухих глазах гроза расправы… Вот он — чернильное ядро, Цепной барбос у храма Славы. Какая злая голова! Вихры свирепей змей Медузы, Лоб прокурора, челюсть льва,— Закройте в страхе лица, Музы!.. На вашей коже он сейчас Пересчитает все веснушки, Нахрапом влезет на Парнас И всех облает вас с макушки: «Гав-гав! Мой суд — закон для всех! Я гид с универсальным вкусом. Чему я чужд — то смертный грех: Бесцветно! Плоско! Двойка с плюсом!» Сгребет в намордник все мечты, Польет ремесленною злобой И к сердцу Новой Красоты Привесит пломбу с низкой пробой. <<1912>> <1922>

ЛИТЕРАТОРЫ НА КАПРИ ^*

На скалах вечерние розы горят. Со скал долетает гуденье: «Четвертую часть возвратили назад И требуют вновь сокращенья…» Пониже, средь кактусов пыльно сухих Весь воздух тоской намозолен: «Почто, Алексеич, задумчив и тих?» — «Последней главой недоволен…» А с моря, сквозь шлепанье сонной волны, С далекой доносится барки: «Сто раз переделывай! Очень умны! И так нет строки без помарки…» 1912

ИЗ ЗЕЛЕНОЙ ТЕТРАДКИ ^*

I

Холодный ветер разметал рассаду. Мрак, мертвый сон и дребезжанье штофов… Бодрись, народ! Димитрий Философов Зажег «Неугасимую Лампаду».

II

А. Рославлев

Без галстука и чина, Настроив контрабас, Размашистый мужчина Взобрался на Парнас. Как друг, облапил Феба, Взял у него аванс И, сочно сплюнув в небо, Сел с Музой в преферанс.

III

Почему-то у «толстых» журналов, Как у толстых девиц средних лет, Слов и рыхлого мяса немало,— Но совсем темперамента нет.

IV

ЧИТАТЕЛЬ

Бабкин смел, — прочел Сенеку И, насвистывая туш, Снес его в библиотеку, На полях отметив: «Чушь!» Бабкин, друг, — суровый критик, Ты подумал ли хоть раз, Что безногий паралитик Легкой серне не указ?..

V

СТИЛИЗАЦИЯ

К баронессе Аксан’Грав Влез в окно голландский граф. Ауслендер все до слова Записал из-под алькова, Надушил со всех сторон И отправил в «Аполлон»; Через месяц — деньги, лавры И кузминские литавры.

VI

ТОНКАЯ РАЗНИЦА

Порой вам «знаменитость» Подаст, забыв маститость, Пять пальцев с миной льва. Зато его супруга (И то довольно туго) — Всегда подаст лишь два.