Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки
Шрифт:
Еду на Бибиэйбат, где плотник Иван Панферов строил деревянные буровые вышки. Здесь тоже все дышит новью, и я думаю: вот то, что дает нам всем неистребимую веру в будущее.
После Баку меня особенно сильно потянуло на родину Федора, в село Павловку Ульяновской области. И повод для поездки вскоре появился такой, что я сразу же собралась в дорогу: павловцы открывали районную детскую библиотеку имени Панферова.
Свое родное село Павловку Федор Панферов вспоминал часто. Рассказывал о ссорах крестьян, о голоде, приносимом черными бурями знойных суховеев, о холерных
Почему-то врезался мне в память рассказ Федора о том, как он, когда учился в Вольской учительской семинарии, решил на рождественские каникулы отправиться к родным в Павловку. Голодный, в шинелишке и форменной фуражке, с желтым башлыком на плечах, в ботинках без калош, прихватив балалайку, шагал он по заснеженным полям и перевалам, зяб на злом ветру, прислушивался, не нагонит ли кто на лошади.
— Когда я совсем окоченевший подходил к Павловке, — рассказывал он, — над селом уже кучились мрачные зимние сумерки.
А дома встретили равнодушно. «Пришел! А у нас и поесть-то нечего», — сказал отец.
Нередко бывали такие встречи и вечера, и всю жизнь Федор не любил сумерек.
Многое в родном селе отталкивало его: преступления богатеев, произвол полиции, бешеные драки в семьях при дележе имущества. Недаром, потрясенный очередным зверством, мальчик с отчаянием думал: «Бежать! Куда угодно, но бежать!»
Но куда убежишь без денег, без помощи?
И все-таки Федор Панферов вырвался из тисков деревенской косности.
Но от деревни, от своих Ждаркиных и Звенкиных, он оторваться не мог и не хотел: они жили с ним, звучали в нем до самого смертного часа. Последний его творческий замысел — так и не написанный роман — опять был связан с Кириллом Ждаркиным. Поэтому Панферов не терпел, когда его называли «выходцем из народа». «Из народа я никуда и никогда не выходил», — говорил он.
Дважды лауреат Государственной премии, депутат Верховного Совета Союза и депутат Верховного Совета РСФСР, имевший разные фронтовые ордена, Федор три раза награждался орденом Трудового Красного Знамени. Безделья он не терпел и часто говорил:
— Я — мужик, волгарь. Отец нас с малых лет не щадил в работе. Бывало, сонных покидает на телегу и в поле — теребить пшеничку на полосе. И хоть голодное, босое выпало детство, но я его не кляну: все равно оно было счастливое.
После войны мы не раз собирались побывать в его родном селе, но все мешали дела, работа над книгами, болезни. Однако павловцы помнили о своем писателе-земляке. Многие из людей старшего поколения знали его лично и, когда он умер, обратились к правительству, чтобы им разрешили открыть детскую библиотеку имени Панферова.
Пятнадцатого октября 1963 года увидела я с высокого нагорья изумительно красивое село, раскинувшееся в громадной лесистой котловине.
— В голодный двадцать первый год смахнуло здесь пожаром сразу шестьсот домов, — сказали мне попутчики. — В землянки влезли крестьяне, пока опять не отстроились. Да, вот так и жили: суховеи, неурожаи, голод, мор, пожары.
А поля на подступах к селу и огороды — бархатный чернозем, даже на улице, где размешана осенняя грязь, хоть огурцы сажай. И из каждого двора видна панорама —
Лес-то, лес! Вон Долгая гора — темно-зеленая сосновая грива, там дубовые рощи бронзовеют, там березы и осины приступом прут на село. Такое все дремучее, словно никогда не касался топор дровосека этих буйных чащоб. Только у подножья села, замыкая долину, стоит голый бугор — Шиханом называется.
Взглянешь направо, налево посмотришь, и сразу зазвучат в ушах панферовские слова из его «Родного прошлого»: «Помню лес — густой, будто грива откормленного коня, и глубокий овраг, а на краю оврага избушка — подслеповатая, старенькая, как и моя бабушка Груня». Но то, что видел маленький мальчик, — живая явь и сейчас, через шестьдесят лет. Вот так лес! Вот так горы! Вот так Павловка — дивное село!
— У нас еще и родники кругом! — похвалились павловцы, довольные произведенным впечатлением. — Водопровод у нас построен деревенскими умельцами в начале девятисотых годов. Закопаны в землю балки — сосновые бревна, просверленные цыганскими буравами, а по ним идет самотеком родниковая вода.
Смотрю, и правда: вдоль широких улиц стоят накрытые конусами крыш большие круглые бассейны, в которых день и ночь шумит студеная, прозрачная, как стекло, голубоватая родниковая вода. И обычай установился: раз в году воду перекрывают, лучшие девушки села босиком спускаются в бассейны, чистят их, соскребают зеленый мох с звонкоструйных балок, поддерживающих полутораметровый уровень воды. А родники повсюду: Гремячий, Шумкин, Головушка в Долинном у Девяти дубов-братьев. Все по «Брускам» знакомое.
В Павловке теперь есть улица имени Панферова. И еще на площади Ленина, на месте, где была лавка купца Крашенинникова, у которого Федор работал мальчиком, на краю молодого сада выстроен светлый каменный дом с вывеской «Детская библиотека имени Ф. Панферова».
День выдался погожий, солнечный. Народу на площади собралось до двух тысяч. Какое оживление на лицах! Сколько молодежи! Вот она, новая сельская интеллигенция! Сразу чувствуется — небывалое торжество на селе. И мальчишки, как это всюду водится, словно грачи облепили заборы. Еще бы! Отовсюду приехали гости, нагрянули фотокорреспонденты и операторы телевидения. Часто собирается народ в Павловке, но сегодня необыкновенное: в память писателя-земляка открывают новую библиотеку.
Выходит на трибуну секретарь сельского обкома КПСС из Ульяновска, выступает девочка-школьница, такую и в Большом театре на всесоюзном торжестве послушать — одно удовольствие. И сколько ярких цветов в поздний день осени! Маленькую трибуну завалили букетами. Очень радостно всем, что восемьсот детей-читателей получают сегодня щедрый подарок. А мне еще радостно и то, что односельчане помнят и любят своего писателя и гордятся им.
Гостеприимно открыты двери. Входим. Передняя такая большая, что в ней можно лекции устраивать. Просторная комната — музей, где личные вещи, мебель, книги и фотодокументы Федора Панферова. Рядом — светлая читальня. Напротив ее входной двери портрет писателя работы здешнего учителя В. Зинина. Справа солнечно светятся два огромных книжных шкафа карельской березы, принадлежавших раньше писателю. Следующая, угловая комната, — помещение книжного фонда; здесь восемнадцать тысяч книг на металлических стеллажах.