Собрание сочинений. Т. 5

Чёрный Саша

СТАРШИЙ БРАТ ^*

Митя, любимец мамин, Конкурсный держит экзамен. Пальцы у него похудели, Глаза запрятались в щели… На столе — геометрия, На полу — тригонометрия, На кровати — алгебра, химия И прочая алхимия. Сел он носом к стене, Протирает пенсне И зубрит до одурения. Мама в ужасном волнении: «Митя! Ты высох, как мумия,— Это безумие… Съешь кусочек пирожка, Выпей стакан молочка!» Митя уходит в сад, Зубрит и ходит вперед и назад. Мама, вздохнув глубоко, Несет за ним молоко, Но Митя тверже гранита — Обернулся сердито И фыркнул, косясь на герань: «Мама! Отстань!..» 1924 Усадьба под Парижем

ОБЩЕЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ^*

Мне визиты делать недосуг: Как ко всем друзьям собраться вдруг? Что ни час, то разные делишки… Нет ни смокинга, ни фрака, ни манишки. Мир

велик, а я, как мышь в подвале,— Так и быть, поздравлю всех в журнале: Всех детей, всех рыбок, всех букашек, Страусов и самых мелких пташек, Пчел, слонов, газелей и мышат, Сумасшедших резвых жеребят, Всех тюленей из полярных стран, Муравьев, ползущих на банан, Всех, кто добр, кто никого не мучит, Прыгает, резвится и мяучит,— В эту ночь пред солнечным восходом Поздравляю с добрым Новым годом! <1925>

ДВЕ СЕСТРЫ ^*

У рыбачьего навеса Бродит странная принцесса. Сколько лет ей? Пять. Как зовут ее? Сусанной. На кудрях колпак румяный. Рот… Не описать! Щеки — цвета чайной розы, Брови — черные стрекозы, А в глазах — гроза. Вы видали, как тигренок На луну ворчит спросонок! Вот ее глаза. За спиной бант, как парус: В алой ленте — пестрый гарус, В пальцах смят бутон. Море — гадость, солнце — гадость. Ах, одна на свете радость — С мамой в фаэтон! Иль вдоль пляжа с пестрым флагом Пролететь балетным шагом, Плавно, как волна… Иль смотреть надменно в море… Дети вьются в полном сборе, А она — одна.

* * *

Отчего ж она сердита? У сестренки вечно свита! Сколько лет ей? Шесть. Как зовут сестренку? Бетти. Так и липнут к ней все дети… Странно. Что за честь? Ведь она скорее братик: Синий пестренький халатик, Хуже нет в шкафу! Кнопкой нос, нога мальчишки, Вечно задраны штанишки, Нос в веснушках. Фу! Разве все вокруг слепые? Дети — пусть, но и большие, Даже старики!.. Даже глупые бульдоги Тычут Бетти мордой в ноги, Тоже чудаки… Каждый день встает Сусанна, Смотрит в зеркало с дивана И дрожит со сна: Видно, правды нет на свете… Почему все любят Бетти, А она — одна? <1925>

СТРАННЫЙ ЦАРЬ ^*

(Быль)

Простой моряк, голландский шкипер, Сорвав с причала якоря, Направил я свой быстрый клипер На зов российского царя. На верфи там у нас, бывало, Долбя, строгая и сверля, С ним толковали мы немало, Косясь на ребра корабля. Просил: везу в его столицу Семян горчицы полный трюм. А я хотел везти корицу… Уж он не скажет наобум! Вошел в Неву… Бескрайней топью Серели низкие края. Вздымались свай гигантских копья, Лачуги, бревна… Толчея! И вот о борт толкнулась шлюпка, Вошел, смеется: «Жив, камрад?» Камзол, ботфорты, та же трубка, Но новый — властный, зоркий взгляд. Я сам плечист и рост немалый,— Но перед ним, помилуй Бог, Я — как ребенок годовалый… Гигант! А голос — зычный рог. Все осмотрел он, как хозяин: Пазы, и снасти, и борта,— А я, как к палубе припаян, Стоял в тревоге, сжав уста. Хватил со мной по стопке рома, Мой добрый клипер похвалил, Сел в шлюпку… «Я сегодня дома,— Царица тоже» — и отплыл. Как сон, неделя промелькнула. Я помню низкий потолок, Над койкой карты, два-три стула, Токарный у стены станок, План Питербурха в белой раме, Простые скамьи вдоль сеней. Последний бюргер в Амстердаме Живет богаче и пышней! Денщик принес нам щи и кашу. Ожег язык — но щи вкусны… Царь подарил мне ковш и чашу, Царица — пояс для жены. Со мной не прерывая речи, Он принимал доклад вельмож: Я помню вскинутые плечи И гневных губ немую дрожь… А маскарады, а попойки! И как на все хватало сил: С рассвета подымался с койки, А по ночам, как шкипер, пил. В покоях дым, чадили свечки. Цуг дам и франтов разных лет, Сжав губки в красные сердечки, Плясали чинный менуэт… Царь Петр поймал меня средь зала: «Скажи-ка, как коптить угрей?» На свете прожил я немало, Но не видал таких царей! Теперь я стар, и сед, и тучен. Давно с морского слез коня… Со старой трубкой неразлучен, Сижу и греюсь у огня. А внучка Эльза, — непоседа, Кудряшки ярче янтарей,— Все пристает: «Ну, что же, деда, Скажи мне сказочку скорей!» Не сказку, нет… Но быль живую,— Ее я помню, как вчера. «Какую быль? Скажи, какую?» Про русского царя Петра. План Питербурха в белой раме, Простые скамьи вдоль сеней. Последний бюргер в Амстердаме Живет богаче и пышней! Денщик принес нам щи и кашу. Ожег язык — но щи вкусны… Царь подарил мне ковш и чашу, Царица — пояс для жены. Со мной не прерывая речи, Он принимал доклад вельмож: Я помню вскинутые плечи И гневных губ немую дрожь… А

маскарады, а попойки! И как на все хватало сил: С рассвета подымался с койки, А по ночам, как шкипер, пил. В покоях дым, чадили свечки. Цуг дам и франтов разных лет, Сжав губки в красные сердечки, Плясали чинный менуэт… Царь Петр поймал меня средь зала: «Скажи-ка, как коптить угрей?» На свете прожил я немало, Но не видал таких царей! Теперь я стар, и сед, и тучен. Давно с морского слез коня… Со старой трубкой неразлучен, Сижу и греюсь у огня. А внучка Эльза, — непоседа, Кудряшки ярче янтарей,— Все пристает: «Ну, что же, деда, Скажи мне сказочку скорей!» Не сказку, нет… Но быль живую,— Ее я помню, как вчера. «Какую быль? Скажи, какую?» Про русского царя Петра. <1925>

ЗАРАЗА ^*

Кот в углу глядит понуро На каминное ребро… На столе под лампой Юра Разложил свое добро. Девятьсот сто двадцать марок! Восемнадцать сам купил, Остальные все в подарок От знакомых получил. Польша — белая пичужка, На литовских — конный шах, На эстляндских — завитушка, На финляндских — лев в штанах. С каждым часом все их больше. Мемель, Венгрия… Сочти! Погляди, — одной лишь Польши Всех сортов до тридцати. И потом еще несчастье: Чуть надорван где зубец, Значит рви ее на части,— Не годится и конец… А легко ли на бумажках Их наклеивать в альбом? И вздыхает Юрик тяжко, Наклонившись к маркам лбом. Эту — можно для обмена, Эту — можно подарить. Надо будет непременно Ватиканских раздобыть…

* * *

Входит мама. Села рядом. Замурлыкала романс И, окинув марки взглядом, Мастерит из них пасьянс. Дверь поет. Подходит папа: «Юра, друг мой, а урок?» Мальчик книжку взял из шкапа И уселся в уголок. «Птичка, бур-бур-бур, не знает Ни заботы, ни труда…» Папа марки разбирает: Те — туда, а те — сюда. Синеглазый хитрый мальчик Притаился и глядит, Улыбается в пенальчик, Сам с собою говорит: «Да, уроки… Тоже комик… Знаем этих мам и пап,— Заведут себе альбомик И готово, — цап-царап!» <1925>

ЩУКА ^*

С Александром Куприным (Знаменитым рыболовом!) По пруду скользим, как дым, Под наметом тополевым. Я вздымаюсь на носу И веслом каскады рою, Он, зажав в руке лесу, На корме сидит с блесною. Сердце, — бешеный комок,— Отбивает: щука-щука! Оплываем островок, На корме, увы, ни звука… Только ивы шелестят, Запрокинув в воду шапки, Только кролики глядят, В изумленье встав на лапки. Вдруг, взглянув из-за плеча, Я застыл и крякнул… Ловко! Александр Куприн, рыча, Из воды сучит бечевку… Кровожадные глаза Полны трепетного мрака: — Напоролась, егоза! Не уйдешь… Шалишь, собака! — Тянет, тянет. Не легко. Пузырем вскипает влага: Распластавшись глубоко, На крючке висит… коряга. 1924

НАДПИСЬ НА КНИЖКЕ, ПОДАРЕННОЙ ОДНОЙ ЗНАКОМОЙ ДЕВОЧКЕ ^*

В день Вашего рождения Дарю Вам сие произведение. Когда Вы будете, моя дорогая, Совершенно большая — И будете иметь своего мальчишку,— Можете подарить ему эту книжку. Поэтому не мажьте ее ни маслом, ни вишневым соком И раскрывайте всегда прямо, а не боком. Целую Вас в носик, в глазки, в правую щечку, Желаю Вам десять пудов счастья — и ставлю точку. <1925>

ПОЭТЕССА ^*

Я люблю стихи ужасно… Сяду с книжкой на крыльце: Строчки катятся согласно, Рифмы щелкают в конце,— Словно умный соловей На тенистом деревце Распевает средь ветвей. Только тот стихов не любит Ни печальных, ни смешных, Кто, как мясо, строчки рубит И не ставит запятых… Зубрит, зубрит свой урок И, не слыша слов живых, Знай вздыхает, как сурок. Посмотри, цветы сквозные Распускаются в садах. Это все стихи цветные, Божьи рифмы на кустах! Вот веселый барбарис В мелких желтеньких стишках, Вот сирень — поэт-маркиз… Ну, а птицы, — ты послушай! Пусть без слов, но от души Над расцветшей старой грушей Не стихи ль звенят в тиши? Как хрустальный водопад, В зеленеющей глуши Плавно льется мерный лад… Не задумавшись над темой, Вздув волнистые бока, В небе белою поэмой Проплывают облака… И ручей, нырнув в лесок, В тесной раме бережка Распевает свой стишок. Даже бедный лягушонок Что-то квакает в пруду… Неужели я, ребенок, Слов согласных не найду? Даже сны мои — стихи: Звезды, феи, какаду И во фраках петухи… Завела себе тетрадку И решила наконец,— Засушила в ней я мятку, Надписала: «Мой дворец». Утром спрячусь и сижу, А потом на ключ в ларец, Никому не покажу! <1925>