Собрание сочинений. Т. 5
Шрифт:
Дух перевели и потащили глупую плясунью к веранде. Колобок опять к своему змею убежал, невтерпеж было, Петя за свои бутылочки принялся, а Вовка прикрутил козу накрепко к стволу кальвиля, чтоб она у него на глазах была и вела себя прилично.
Засмотрелся мальчик на дальнюю лесную опушку, на аиста, косо пролетавшего над садом к пруду, на сизый цвет цикория, который яркими пучками весь скат за садом усеял. Засмотрелся и вдруг видит, что коза веревку натянула и к бутерброду Вовкиному, который лежал рядом на ступеньке, тянется. Вовка бутерброд отодвинул, — не для козы хлеб
Коза на задние ножки встала, передними в воздухе грациозно поиграла и как вскинется к бутерброду… Дрогнуло деревце, — два яблока оземь! Бросились Вовка и Петя к яблокам… не приклеишь теперь. А коза опять изо всей силы, как медведь с цепи, к бутерброду: три яблока наземь!
Чуть не заплакал Вовка. Оттягивает козу за задние ноги к дереву, чтоб веревку отвязать… Пусть хоть к волкам в лес скачет, Бог с ней, с козой! А она еще пуще рвется, во все стороны на дыбах кидается, — вот-вот веревка лопнет. Что с ней, сумасшедшим чудовищем, два маленьких мальчика сделают? Все до одного драгоценные продолговатые яблоки обтрясла, и только тогда бедный мальчуган Вовка вспомнил, что у него перочинный ножик в кармане. Чиркнул по веревке, — коза балериной в жимолость нырнула…
Собрал Вовка девять яблок в подол, губы кусает: вот и остался за старшего. Дядин сюрприз, любимый кальвиль своими же руками загубил… С досады прошел мимо бутерброда, даже не посмотрел, пусть воробьи клюют. Забрался на антресоли. Чуб на глаза спустился, — не стоит и смахивать, — все прахом пошло. Арапка опять в тетину спальню забралась, за стеной на коврике блох скребет. Пусть! Кальвиль погиб, какие уж тут блохи.
Так и разыскала тетя Глаша к вечеру Вовку на антресолях. Сидит у окна на полу, глаз не подымает. Вокруг него кольцом — кальвиль.
— Что с тобой, Вовка? Кто яблоки оборвал?
Объяснил Вовка все. Часто останавливался, слюну глотал.
А как дошел до того, как яблоки «одно за другим по-па-да-ли», хотел было заплакать, но из-за двери вышел дядя, сел рядом на пол, Вовку тормошить стал и рассмеялся.
— Чудак-мальчик! Ты что ж думаешь, что мы с тетей людоеды, маленького племянника за невинную вину изжарим и с луком съедим? Подумаешь, кальвиль! Есть о чем горевать. Ни ты не виноват, ни коза, ни прохожая бабка. Айда вниз чай пить: я из города трубочки с кремом привез. Лучше всякого кальвиля, братец мой…
Пили чай. Вовка все больше в чашку смотрел, хотя тетя Глаша его ласково под столом за курточку теребила.
Однако после третьей трубочки с кремом повеселел, поднял глаза и сказал:
— У меня, тетечка, какой для вас сюрприз есть! За сарайчиком на старой яблоне веточка расцвела. Вы понимаете, в сентябре. Я вам завтра утром покажу…
Петя облизал с пальца кусочек крема и деловито заметил:
— Неправильно расцвела. Теперь теплые дни… Яблоне, должно быть, показалось, что это весна — она и ошиблась.
Дядя усмехнулся в усы.
— Верно, Петушок! Надо будет в саду календарь повесить. А то все яблони ошибаться начнут, что ж это будет?..
<1929>
ЛЕШИЙ
В лесной чаще дымился снежок. Сверху падала мелкая крупа, снизу над сугробами курилась снежная муть, ветер все перемешал, смесил — весь лес затянул мглистою белою пылью.
На голой верхушке дуба шуршали ржавые листья. Тростник у замерзшего ручья качался, скрипел, переливался снежным бисером — инеем. Засинели ранние сумерки.
Под широкой, с лапами до земли, елкой сидел старый леший, сосал ледяную сосульку, посматривал сквозь мохнатый снежный шатер ветвей и зевал.
Заяц, проваливаясь по уши в сугробы, тяжело проскакал, взбрасывая куцый хвостик, к больничной ограде, — туда стряпуха вместе с золой капустные кочерыжки выбрасывала. Лисица, раскинув пышную рыжую метелку, шаг за шагом, отряхая мягкие лапки (холодно!), осторожно прокралась к опушке, авось глупая галка на дороге зазевается. Белка шишку в лапках повертела с одного конца, потом с другого и уронила, лешего по колену щелкнула. Ишь, черт вертлявый! Ворона над головой закопошилась, снег крылом задела, полетела вниз холодная вата, прямо лешему на нос.
Нигде покоя не найдешь. Бросил леший огрызком сосульки в ворону, спиной о шершавый ствол потерся… Блохи одолели. В шубу набились, жгут мелким огнем, ничем их не выкуришь.
Потянулся старый, в локтях кости хрустнули. Вылез на проселочную дорогу и застыл.
Идти к леснику на полянку в стожок спать? Или рябины пожевать? Вон за елью алые кисточки висят, морозом хватило, — чудесная закуска!
Приложил мохнатую руку к косматым бровям, посмотрел вдаль и свистнул.
Что за штука? Почему у школы суета такая? Праздник ведь, занятий нету. С утра еще поволокли туда елку, школьники сегодня весь день в лесу мелькали, кто пеший, кто в дровнях с отцом… Чего они там галдят, как галки на колокольне? Вокруг школы расселись, смеются…
Зоркий глаз у лешего, чуткое ухо — и сквозь снежную мглу все увидит, услышит. Ветер притих. Снег улегся. Сквозь еловые метлы над головой звездными кусками засквозило темно-синее небо.
Ого-го! Ишь, как горланят… От ствола к стволу леший подкрался ближе: притаился.
С крыльца и с лужайки перед школой всех людей точно в воронку в школьную дверь гуськом втянуло. Скрипит блок, кирпич на веревке о дверь хлопает. Во всех четырех окнах забегали, замелькали огоньки и вспыхнуло, переливаясь светлым колоколом, знакомое лесное дерево. Елка! Писк-то какой… В чем дело? По какому случаю?
Все в школе. Мохнатые лошаденки, привязанные у ракит к низкому плетню, жуют сено, головами встряхивают. В дровнях солома и серое тряпье-дерюга торчком…
Кто скрипит-переваливается? Не медведь ли? Ух, косматый какой, ростом с верстовой столб… Затопотали лошаденки на месте, зады поджимают, глазами косятся. Брякнули колокольчики.
Леший испугался:
— Тише вы, тпру! Лешего не признали, лесного хозяина? Но-но! Не трону. Елку мне посмотреть интересно. Как бы на бубенцы ваши мужики не выбежали… Тпру! Кому говорю?