Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
Шрифт:
— Куришь? — удивленно спросил он, взглянув на потухшую папиросу, и укоризненно покачал головой.
Анна стояла по другую сторону стола, заложив руки за спину, в бледном лице ее было что-то жалко-трогательное.
— Эх, Анна Сергеевна! — сказал Уваров с горечью, пораженный ее состоянием.
Он уже видел ее днем и сразу почувствовал, как она удручена. Догадываться о причине ему не приходилось, но он верил в силу ее характера.
Сев на свое место, она почти спокойно посмотрела на него, но он отвернулся: от такого спокойствия
— Соба-ака, — еле слышно пробормотал Уваров.
— Да-а, — также еле слышно с коротким вздохом шепнула Анна. — Лает…
Уваров гортанно кашлянул, будто в горле у него запершило, поморщился почти страдальчески.
— Ты это брось, — сказал он сердито.
— Что бросить, Илья?
Он кивнул на папиросу, но Анна поняла, что подразумевается не куренье, а то, чем оно вызвано.
— Ни к чему впадать в отчаяние или, хуже того, в полное уныние. Ты смотри на себя твердо. Ты не одна в семье. И в какой семье! Будь у меня две шкуры, я бы первый за тебя их обе спустил. Честное слово!
Женщина улыбнулась криво:
— А зачем мне твоя шкура?
— Пошутил. Плохая шутка. Прости! Не привык я выражать нежные чувства. Но по-дружески говорю: жизни своей для тебя не пожалел бы.
— Я и своей собственной сейчас не рада. Никогда раньше такого не было… Ты ведь знаешь меня…
«Не нравится мне это, — думал Уваров, слушая ее ровный голос и громко отрывисто покашливая, что было у него признаком особой расстроенности. Он закипал медленно, но зато потом долго не мог успокоиться. — Если не ладно у них там, в семье, ну хоть бы поплакала, что ли. Побранилась бы!»
— О каком деле ты говорил? — неожиданно спросила Анна.
— О деле? Да… О чем это я хотел поговорить? — Уваров крепко потер переносицу. — Ей богу, не помню, а было что-то.
Она засмеялась.
Уваров, опешив, взглянул на нее: может быть, у нее другое случилось?.. Но она уже перестала смеяться, встала, положив руки в карманы жакета, прошлась по комнате. Еле слышно поскрипывали ее туфли, еле слышно было ее неровное, как при подъеме на кручу, дыхание.
Непривычно сутулясь, Анна остановилась возле Уварова.
— Ты помнишь, я говорила о красоте и верности чувства при духовной близости? А Ветлугин все твердил о первостепенном значении физиологии, и это страшно возмущало меня. Я спорила с ним, я верила, но… верила зря… — Анна сцепила руки и так сжала их, что они хрустнули. — Зря, — повторила она глухо. — Физиология, эта слепая сила, разрушила нашу семью.
— Ну разве можно так истязать себя?.. — заговорил Уваров, совершенно подавленный глубиной и искренностью ее горя.
— Можно! Ведь если он пошел к той — значит у меня-то все рухнуло! Я знаю его… Десять лет прожили — царапинки не было, а тут… такая рана! Значит, умерла любовь, которая нас связывала… Значит, жизнь вместе кончена!
—
— Нет, не случайное! Он знает, что он для меня единственное, неповторимое чувство. Этим шутить… играть нельзя. И если он отошел, то серьезно и… уже не может скрыть… Что же мне-то остается?!
— Ребенок у тебя. И жизнь впереди богатейшая! — Уваров чуть помолчал, одолевая волнение, глухо сказал. — Я тебе говорил о Катерине своей… Это, товарищ дорогой, тоже любовь была!..
— Ах, Илья, то совсем другое! — воскликнула Анна, не сознавая эгоистичности своих слов. — У тебя горе случилось!
— Горе? — повторил Уваров, губы его вдруг задрожали. — Да… того, что у вас с Андреем, у меня не произошло, но и надежды никакой не осталось. А я лучше бы любую боль перенес, только бы ей жизнь сохранить. Чтобы хоть изредка голос ее слышать. Я, бывало, в первые-то дни, обниму детей и плачу над ними… Сам тогда сделался как ребенок, — договорил он и закашлялся отрывисто, сухо, будто залаял.
Он собирался еще что-то сказать, но в кабинет, не постучав, рывком открыв дверь, вошел Андрей.
— Ты что? — сразу овладевая собой, спросила Анна.
— Там фельдсвязь пришла с Раздольного. Первое золото со старательской гидравлики. Я бы хотел посмотреть.
— Да… Конечно. Разведчику всегда интересно посмотреть… на открытое им золото. Пойдем, Илья.
Анна первая вошла в кассу управления. Молодцеватый фельдъегерь с особенной готовностью уступил ей дорогу, будто знал о ее несчастье, так же молчаливо-сочувственно глянул другой, а кругленький, седой и румяный кассир даже замедлил со съемкой пломб с привезенных кружек и тоже соболезнующе посмотрел поверх очков на своего директора.
«Теперь начнет лезть в голову всякая чертовщина, — подумала Анна с горечью. — Чепуха, они еще ничего не знают. А если узнают, разве от этого изменится что-нибудь? Пусть узнают, пусть себе судачат, мне теперь все равно. Ах, боже мой, как бы я хотела, чтобы было все равно!»
Тяжко погромыхивая, сыпался металл на железный лист. Плоско осела плотная груда. Тускло-желтая крупа. Неровно округленные самородки. Золото!
— Оно кажется теплым, — тихо сказала Анна и погладила расплющенный самородок.
Рука ее задержалась на нем и порывисто сжала его нервным движением.
— Вы у нас, товарищ Лаврентьева, миллионерша, — торопливо заговорил Уваров и неловко улыбнулся: впервые он обратился к ней на «вы». Он не узнавал ее и опасался, как бы она не запустила сейчас в Андрея этим самородком.
— Куда вы девались? И ты и папа! Я все жду, а вас нет и нет! — закричала Маринка, вбегая в столовую.
Она сильно обхватила мать ручонками, прижималась к ней, тормошила, целовала ее платье.