Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
Шрифт:
— Ах, Андрей, твоя ошибка — в твоем выдуманном одиночестве, — грустно сказала Анна, пораженная этими словами.
Теперь, когда пришли известия о лесных пожарах, она особенно затосковала и забеспокоилась об Андрее, сегодня просто извелась от тоски по нем. Где он сейчас?
Молодая женщина прижала блокнот к щеке и вспомнила о записной книжке, подаренной ей мужем после ее просьбы в клубе. Она вернулась в свой кабинет, нетерпеливо открыла ящик стола.
В самом дальнем углу должен был лежать подарок Андрея. Анна нащупала тисненый
Достав из нагрудного карманчика вечное перо, Анна старательно, четко написала на первой страничке:
«Нам два месяца… Мы уже предъявляем кое-какие требования. Отказываемся от мяса. Бедную маму тошнит».
Задумчиво улыбаясь, перечитала написанное и записала ниже:
«Двадцать четвертого августа закончены подготовительные работы на сто восемьдесят пятом горизонте. В ночь на двадцать пятое в камеру номер девятнадцать вышла первая смена бурильщиков».
Ветлугин зашел очень усталый. Лицо у него было помятое.
— Закончили на электростанции монтаж третьего агрегата. При пуске произошла небольшая авария, — сообщил он Анне. — Нет, теперь уже все в порядке.
Он сел, сдержанно зевнул и, щуря сразу заслезившиеся глаза, прислушался к мелодии, приглушенно звучавшей в радиоприемнике: передавали оперу Римского-Корсакова.
— Ваша Снегурочка спит уже?
— Спит. Мы с ней подрались сегодня: зеркало она разбила и сама чуть-чуть не изуродовалась, — ответила Анна, просматривая принесенные бумаги.
— Разбить зеркало — плохая примета, — сказал Ветлугин, привычно подумав о Валентине.
— В приметы не верю.
— Во что же вы верите?
— Иногда верю предчувствию. Оно как-то оправдывается нашим подсознанием.
— А помните, вы пожелали мне счастья… — стесняясь и сразу обретая свой девичий румянец, спросил Ветлугин. — Что это — предчувствие?
Анна оторвалась от чтения докладной записки, подняла голову.
— Пока только предчувствие. Я так счастлива сейчас, — продолжала она с особенным выражением, милым и гордым, — что, мне кажется, этого счастья хватило бы на всех.
У крыльца веранды, сплошь увитой буйно разросшейся фасолью, листья которой, прополосканные последними дождями, уже начинали желтеть, были положены в грязь длинные доски. Маринка пробежала по ним и остановилась, оглядываясь.
— Вот, — сказала она, показывая на узкую, изогнутую полоску, ярко белевшую на голубом после ненастья небе.
— Что же тут такого? Обыкновенное облачко.
— Да нет… Ты посмотри.
Девочка потащила мать за угол дома, и тогда та увидела далеко над горами самолет. Он шел на юго-восток, а длинная белая полоса, суживаясь вдали, тянулась за ним, как хвост кометы.
— Впервые вижу… или внимания никогда не обращала.
— Он на полюс
— Нет, наверное, местный, с Лены. Может быть, он полетел туда, где были лесные пожары, — сказала Анна, вспомнив радиограмму, полученную от Андрея и снова ревниво представила его встречу в тайге с Валентиной — теперь они едут вместе…
«Ну и хорошо, — говорила себе Анна, хмуро глядя на исчезающий самолет. — Главное, все благополучно обошлось. Только бы забылось то неприятное, что было у нас с Андреем в последнее время. Вот я скажу ему…»
При мысли о том, что она собиралась сообщить мужу, лицо женщины прояснело. В этот раз ей особенно хотелось поскорее встретиться с ним.
— Ну, пойдем, — сказала она дочери, легко повернулась на каблуках и увидела подходившего Ветлугина.
Они шли втроем по нагорью над новым шоссе, хорошо укатанным, но грязным после дождей. Наверху было суше, но и здесь решеточки от новых калош Ветлугина так и отпечатывались на чисто вымытой дорожке. Маринка сосредоточенно шагала по ним, затирала их своими тупыми, уже сношенными калошками, весело приговаривала:
— Вафля. Нет вафли.
После дождливых дней солнце крепко согрело землю, парило даже после полудня, и Анна с удовольствием шагала по сырой дорожке, обрамленной кустами мягкой травы, ощущая движение теплого, влажного воздуха.
— Будто во Владивостоке, — говорил Ветлугин. — Вы бывали там, Анна Сергеевна?
— Приходилось.
— Помните, как там славно в июле, когда начинают расходиться туманы и солнце греет землю… Ах, как я люблю Владивосток!
При этом восклицании Анна невольно усмехнулась, но искоса взглянула на очень похудевшее лицо Ветлугина и улыбнулась уже сочувственно-ласково, увидев в нем отражение собственных переживаний.
— Да, очень люблю, — продолжал он со своей откровенной, немножко наивной манерой высказываться, не замечая улыбки Анны. — Не осенью, когда он золотой, а в розовые и туманные июльские дни. Я раньше любил уезжать с рыбаками под парусом… Море не такое, как в Крыму, где оно хвастливое, синее до черноты. Нет, оно у нас зеленоватое, сказочное. И вот лежишь на корме и смотришь, как туманятся, курятся сопки… А до чего зелены наши сопки!.. Какая там вообще яркая зелень!
— Хвастливая.
— Нет, вы бросьте ехидничать. Тут совсем другое. Зелень — это песня земли, в ней хвастовства не может быть. И море у нас зеленоватое потому, что в нем жизнь кипит. Чего только в нем нет! Меня один раз чуть не задавил осьминог, — неожиданно закончил Ветлугин.
— Правда?
— Правда, — сказал он, все еще мечтательно улыбаясь. — Прямо у берега схватил в камнях… На Русском острове. Спасибо, рыболовы отбили.
— Страшно было?