Собрание сочинений. т.2.
Шрифт:
В комнату вошла хозяйка.
— Ведь вы у нас переночуете? — спросила она. — Я велю приготовить для вас комнату.
— Нет, нет, живо отозвалась Мадлена, — мы не останемся, я не хочу. Мы пришли только пообедать, правда, Гийом? Мы сейчас пойдем.
— Но это невозможно! В такой поздний час по нашим дорогам не пройти. Вам не добраться до станции.
Молодая женщина казалась очень взволнованной. Не желая сдаваться, она твердила:
— Нет, я хочу уйти, нам нельзя оставаться здесь на ночь.
— Поступайте как знаете, — сказала кабатчица. — Но если вы отправитесь сейчас в путь, то, вместо того чтобы ночевать
Гийом не проронил ни слова; он лишь молча, с мольбою смотрел на Мадлену. Она избегала встречаться с ним взглядом и в лихорадочном возбуждении ходила взад и вперед по комнате, терзаемая душевной борьбой. В конце концов, несмотря на свое твердое намерение не смотреть на Гийома, она подняла на него глаза и увидела его таким покорным, таким смиренным перед нею, что решимость ее ослабела. Взгляды их встретились, и это окончательно сломило ее волю. Она сделала еще несколько шагов по комнате, лицо ее было холодно, лоб нахмурен; потом она четко и отрывисто сказала хозяйке:
— Ладно, переночуем здесь.
— Так я приготовлю вам голубую комнату.
Мадлена резко обернулась.
— Нет, не эту, другую, — возразила она каким-то странным голосом.
— А другие все заняты.
Молодая женщина опять заколебалась. В душе ее возобновилась борьба.
— Лучше нам уйти, — прошептала она.
Но тут ее вновь настиг умоляющий взгляд Гийома. Она сдалась.
Пока хозяйка готовила постель, молодые люди вышли из гостиницы. Они присели на ствол поваленного дерева, лежавший на лугу, у самого леса.
Кругом, освеженные дождем, привольно дышали поля. Воздух был еще теплым, но порой налетал холодный ветер, принося с собой острый аромат влажной листвы и мокрой земли. Какие-то странные шорохи доносились из леса — шорох листьев, с которых стекали капли дождевой воды, шорох дерна, жадно впитывавшего влагу. Все вокруг было охвачено сладострастным трепетом полей, на которых гроза прибила пыль. И этот трепет, пробегавший во мраке ночи, был полон таинственного и волнующего очарования.
Половина неба, уже очистившаяся от облаков, чудесно ясная, вся была усыпана звездами; другая половина все еще скрывалась за мрачной завесой медленно отступавших туч. Сидя рядом на стволе дерева, молодые люди почти не различали друг друга в плотной тени, которую отбрасывала купа больших деревьев, но лиц разглядеть не могли. Несколько минут они молчали. Каждый угадывал мысли другого. Оставалось только произнести их вслух.
— Вы не любите меня, Мадлена, — прошептал наконец Гийом.
— Вы ошибаетесь, мой друг, — медленно проговорила молодая женщина, — мне думается, я люблю вас. Просто я еще не успела задать себе этот вопрос и ответить на него… Мне хотелось подождать еще немного.
Снова наступило молчание. Гордость молодого человека страдала; ему хотелось, чтобы его возлюбленная сама упала в его объятия, а не была принуждена к этому каким-то роковым стечением обстоятельств.
— Меня приводит в отчаяние, что я буду всем обязан случаю… — вполголоса сказал он. — Ведь вы бы ни за что не согласились остаться, если бы не бездорожье, правда?
— О, вы меня не знаете! — воскликнула Мадлена. — Если я осталась, значит, я этого хотела. Да я бы ушла отсюда в самую сильную грозу, если бы кто попробовал удержать меня здесь против моего желания!
Она задумалась; потом сказала
— Не знаю, что станется со мной потом. Мне кажется, у меня есть воля, есть характер, но жить так трудно!
Она замолчала, чуть было не признавшись Гийому, что только какое-то непонятное чувство сострадания заставило ее остаться. Женщины чаще, чем принято думать, уступают из жалости, по доброте душевной. Мадлена видела, как нервная дрожь била молодого человека во время грозы и он смотрел на нее такими влажными, молящими глазами, что у нее не хватило духу отказать ему.
Гийом понял, что, вверяясь ему, она почти подавала ему милостыню. В нем пробудилась вся его болезненная чувствительность; любовь, дарованная ему таким образом, уязвляла его гордость.
— Вы правы, — сказал он, — нам надо еще подождать. Хотите, уедем отсюда?.. Теперь уже я прошу вас: вернемся в Париж.
Он говорил словно в бреду. Мадлена заметила, что голос у него изменился.
— Что с вами, мой друг? — удивленно спросила она.
— Уедемте, — повторял он, — уедемте, прошу вас.
Она с усталым видом покачала головой.
— К чему тянуть? — сказала она. — Все равно рано или поздно мы придем к этому… Со дня нашей первой встречи я знаю, что принадлежу вам… Я мечтала уйти в монастырь, клялась себе, что второй раз уже не повторю ошибки. Ведь у меня был только один любовник, и я еще сохранила гордость. Но теперь я понимаю, что качусь по наклонной плоскости к бесчестью. Не сердитесь на меня за откровенность.
Она проговорила это с такой печалью, что высокомерие его было побеждено. Он снова стал мягким и ласковым.
— Вы не знаете меня, — сказал он. — Доверьтесь мне. Я не таков, как другие мужчины. Я буду любить вас как свою жену и сделаю вас счастливой, клянусь вам!
Мадлена ничего не ответила. Она считала, что у нее достаточно житейского опыта; она говорила себе, что придет день, Гийом ее покинет, и на нее обрушится позор. А ведь она была сильной, она знала, что способна оказать сопротивление, но не испытывала никакого желания бороться, несмотря на все доводы, которые сама себе приводила. Настал роковой час, и ее решимость, ее твердость были сломлены. Она сама удивлялась, как легко она соглашается на то, что еще накануне отвергла бы с холодной энергией.
Гийом размышлял. В первый раз Мадлена заговорила с ним о своем прошлом, призналась, что у нее был любовник; живое, неизгладимое напоминание о нем Гийом находил в каждом жесте, в каждом слове молодой женщины, и теперь этот любовник, когда тень его была вызвана, казалось, встал между ними.
Молодые люди долго хранили молчание. Они решили соединить свои судьбы, но ожидали приближения неотвратимого часа с каким-то непонятным недоверием. Тяжелые, тревожные мысли угнетали их; ни слова любви, ни слова нежности не сорвалось с их губ; если бы они заговорили, они признались бы друг другу в своем смятении. Гийом держал руку Мадлены в своей; холодная и безучастная, лежала ее рука в его руке. Никогда он не предполагал, что его первое объяснение в любви будет исполнено такой жестокой тоски. Ночь окутывала их, его возлюбленную и его самого, своей тенью и тайной; они были здесь одни, отрезанные от всего мира, отданные во власть сурового очарования грозовой ночи, но в душе их не трепетало ничего, кроме страха и неуверенности в завтрашнем дне.