Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
И знаешь, что еще тебя ожидает? Объятия церкви. Ты воскрешаешь прошлое с его нетерпимостью и засильем духовенства, против которых сражались самые славные твои сыны и одержали ценою крови и великого напряжения духовных сил окончательную, как им казалось, победу. Нынешняя тактика антисемитов несложна. Тщетно католическая церковь пыталась подчинить народ своему влиянию, создавала рабочие кружки, устраивала бесчисленные паломничества — ей не удалось вернуть себе прежнюю власть над французами, вновь обратить их в лоно церкви. Судьба католичества была предрешена: храмы пустовали, народ утратил веру. Но вот благоприятное стечение обстоятельств помогло заразить народ бешенством антисемитизма: отравленный ядом изуверства, направляемый злой волей, он мечется по улицам с воплем: «Долой евреев! Смерть евреям!» Вот будет победа, если удастся разжечь религиозную войну! Конечно, народ сейчас не верит, но разве не начало воскрешения веры уже сам возврат к средневековой нетерпимости, костры на городских площадях, где будут сжигаться евреи? Наконец-то, найдена отрава; и после того, как народ Франции превратят в свору фанатиков и мучителей, вырвут из его сердца великодушие и уважение к правам человека, завоеванные столь дорогой ценой, бог, несомненно, довершит
Кое-кто смеет оспаривать существование клерикальной реакции. Но она проникла всюду, она свирепствует в политике, в искусстве, в печати, на улицах! Ныне устраивают травлю евреев, завтра придет черед протестантов, и наступление уже повелось. Республику наводняют реакционеры всех мастей, они воспылали к ней внезапной и страшной любовью, они сжимают ее в своих объятиях, чтобы задушить. Отовсюду раздаются голоса, что из затеи свободы ничего не вышло. И вот когда возникло дело Дрейфуса, все усиливающаяся ненависть к свободе вспыхнула, словно порох от брошенной спички, страсти разгорелись и охватили даже людей, далеких от понимания происходящего. Неужели вы не видите, что на г-на Шерера-Кестнера обрушились с такой яростью именно потому, что он принадлежит поколению, которое верило в свободу, которое сражалось за нее? Теперь некоторые господа пожимают плечами, насмешливо ухмыляются: старикашки, дескать, старомодные чудаки. Поражение старшего поколения нанесло бы смертельный удар делу основателей Республики, делу тех, кто лежит уже в земле, кого пытались утопить в потоках грязи. Эти люди отвергли военщину, отреклись от церкви, — потому и попал ныне в злодеи г-н Шерер-Кестнер, человек необыкновенной, редкостной порядочности. Ну что ж, дайте ему испить до дна чашу унижений и позора, если хотите обесчестить и погубить Республику!
В то же время дело Дрейфуса раскрыло грязную парламентскую кухню, — постыдное разоблачение, которое может стать роковым для французского парламентаризма. К несчастью, дело возникло незадолго до того, как должен обновиться состав палаты депутатов, когда осталось всего три-четыре месяца для того, чтобы хорошенько наладить и смазать избирательную машину. Нынешний кабинет министров, естественно, стремится провести выборы, а депутаты полны не менее горячего желания добиться своего переизбрания. Вот почему все готовы пойти на крайности, лишь бы не расстаться со своими портфелями, лишь бы не повредить себе на выборах. Они цепляются за свои места крепче, нежели терпящий бедствие за спасительный обломок корабля. Вот где зарыта собака! Теперь понятна крайне странная позиция, занятая кабинетом в деле Дрейфуса, его молчание и явная растерянность, преступное попустительство разнузданной клевете, в то время как прямым его долгом и обязанностью является установление истины; понятно и трусливое бездействие депутатов, которые делают вид, будто ничего не знают, и которыми владеет лишь одно чувство — боязнь провалиться на выборах, оттолкнув от себя народ, который, как они полагают, охвачен антисемитскими настроениями. «Ну, если бы сейчас состоялись выборы, можете быть уверены, что правительство и парламент покончили бы с делом Дрейфуса в двадцать четыре часа!» — подобные высказывания слышишь на каждом шагу. Вот что сделала с великим народом постыдная парламентская возня!
Значит, твое мнение, Франция, определяется также потребностью в военной диктатуре и церковном мракобесии, отбрасывающей тебя на много веков назад, определяется неутолимым честолюбием тех, кто правит тобою, кто сосет твою кровь и не намерен прервать свое пиршество.
Заклинаю тебя, Франция, вспомни былую славу, опамятуйся, очнись!
Только антисемитизм повинен в двух губительных авантюрах, в которые нас втянули: в Панамском скандале и деле Дрейфуса. Вспомните подлые доносы, гнусные сплетни, разглашение поддельных либо выкраденных документов — приемы, с помощью которых грязная пресса превратила Панамскую аферу в страшную язву, разъедавшую страну и лишавшую ее разума на протяжении многих лет. Она довела общественность до исступления: опоенный отравой, поощряемый в самых низменных инстинктах, потерявший голову от слепой ярости, народ требовал расправы, казни для всех членов парламента поголовно. Как мы ждали тогда, что приедет Артон и все объяснит! Артон приехал, сказал свое слово, и от клеветнических измышлений грязной прессы не осталось камня на камне; такой крутой поворот ошеломил всех настолько, что общественность бросилась в другую крайность, отказываясь подозревать кого бы то ни было, потребовав оправдания для всех без разбора. Я, конечно, не думаю, что все были так уж безгрешны: не миновало и нашего парламента то, что случается со всеми парламентами мира, когда затевается крупное дело, где счет идет на миллионы. Но правда открылась общественности, когда ее уже мутило от всех гнусностей, — слишком много грязи было вылито на людей, слишком много гадости вытащили на свет божий, — всем страстно хотелось глотнуть свежего воздуха и поверить во всеобщую невинность.
Так вот, я предсказываю, что именно этим кончится дело Дрейфуса, второе общественное злодеяние антисемитизма. Снова грязная пресса слишком усердно накачивает общественное мнение ложью и мерзостью. Слишком уж ей хочется превратить порядочных людей в подлецов, а подлецов в порядочных людей. Слишком уж она усердствует в распространении нелепых выдумок, которым перестают в конце концов верить даже малые дети. Слишком часто уличают ее в обмане, слишком откровенно поступает она вопреки здравому смыслу и простой порядочности. И в одно прекрасное утро, охваченная внезапным отвращением, по горло сытая грязью, общественность взбунтуется. Тогда вы увидите, как видели уже во времена Панамского скандала, какой нажим она окажет! Она не пожелает больше слышать об изменниках и потребует истины и правосудия, повинуясь внезапному порыву царственного великодушия. Так свершится суд, так будет приговорен антисемитизм за его черные дела, за две смертельно опасные авантюры, нанесшие ущерб достоинству и духовному здоровью страны.
Вот почему я заклинаю тебя, Франция: опомнись, одумайся, медлить более нельзя. Не нам открыть тебе истину, — дело законным порядком передано на рассмотрение суда, и будем надеяться, что правосудие полно решимости установить ее. Судьи одни имеют право голоса, и наше вмешательство потребуется лишь в том случае, если они не скажут всей правды. Но неужели ты не
36
Военные власти с самого начала выражали недовольство действиями полковника Пикара, уличившего Эстерхази. Вслед за оправданием последнего Пикар был арестован, более месяца просидел в крепости, затем смещен; вскоре арестован вторично в связи с делом полковника Анри, которого он разоблачил, и освобожден 7 июня 1899 года. В 1905 году был реабилитирован и в 1906 году занял пост военного министра в кабинете Клемансо.
Пробудись, Франция, вспомни о своей славе. Как случилось, что твоя либеральная буржуазия, твой свободный народ не видят в этом диком разгуле пропасть, куда их толкают? Я не верю, что они сообщники преступников, их просто обманули, — ведь они даже не представляют себе, что их ждет, а ждет их, с одной стороны, военная диктатура, а с другой — мракобесие церковников. Неужели к этому ты стремишься, Франция, неужели ты хочешь поставить под угрозу все то, за что заплатила столь дорогой ценой: веротерпимость, равенство всех пред лицом закона, братское единение всех граждан? Если только возникнут сомнения в виновности Дрейфуса и ты ничего не сделаешь, чтобы избавить его от мучений, слава, которой ты удостоилась, завоевав для своих сыновей правосудие и свободу, померкнет навсегда. Нет, не верю, что мы, ничтожная горстка людей, одни будем говорить об этом, не может быть, чтобы к нам не присоединились все, в ком жива честь, все вольные духом, все щедрые сердцем — все, кто основал Республику и кто не может оставаться спокойным, видя ее в опасности!
К ним я и взываю, Франция. Пусть они сплотятся! Пусть пишут и говорят! Пусть вместе с нами ведут широкую разъяснительную работу среди бедных и обездоленных, среди тех, кого отравили ядом клеветы и толкают на безумие! Душа отчизны, ее могущество и торжество ее в справедливости и великодушии.
Боюсь одного: может случиться, что скажут не всю правду и не сразу. Тайное расследование и суд при закрытых дверях, который за ним последует, отнюдь не означают, что с этим делом покончено. Напротив, тогда только оно и начнется по-настоящему: ведь нам придется высказаться, ибо молчание было бы равносильно соучастию. Какое безумие думать, что можно что-то утаить от истории! Все будет занесено в летопись времени, и за каждый проступок, каким бы мелким он ни казался, придется держать ответ.
Но все завершится твоим окончательным торжеством, Франция, ибо верую твердо, ибо знаю, что тщетны посягательства на твой разум и духовную крепость, ибо ты есть само будущее, и всегда при пробуждении тебя будет ждать светлый праздник истины и справедливости!
Я ОБВИНЯЮ
ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ФЕЛИКС У ФОРУ, ПРЕЗИДЕНТУ РЕСПУБЛИКИ
Нижеследующие строки были помещены в газете «Орор» [37] 13 января 1898 года.
37
«Орор»(«l’Aurore») — ежедневная республиканско-социалистическая газета, основанная в 1897 году в Париже Эрнестом Воганом; главный политический редактор — Жорж Клемансо.
Читатель не знает, что настоящее письмо, как и два предшествующих, вышло первоначально отдельной брошюрой. Однако, когда оттиск уже готовили пустить в продажу, я решил, дабы написанное мною получило более широкую огласку и произвело более разительное впечатление, поместить эти строки в газету. К тому времени, проявив достойные восхищения дух независимости и мужество, редакция «Орор» сделала выбор, и я, вполне естественно, обратился к ней. С той поры сия газета стала моим верным сторонником, глашатаем свободы и истины, — ее страницы были предоставлены в полное мое распоряжение, за что я питаю к директору «Орор», г-ну Эрнесту Вогану, чувство горячей признательности. После распродажи трехсот тысяч экземпляров газеты [38] и воспоследовавшим за нею судебным иском брошюры с текстом письма так и остались лежать на складе. Но после совершения задуманного мною шага я почел за благо хранить молчание, ожидая начала судебного разбирательства моего дела и следствий, кои, как я надеялся, оно должно было повлечь за собой.
38
«Письмо Президенту Республики Феликсу Фору» (в последнюю минуту Клемансо предложил заглавие «Я обвиняю!») появилось через два дня после оправдания Эстерхази военным судом и произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Номер газеты со статьей Золя буквально рвали из рук друг у друга. На заседание палаты, состоявшееся в тот день, был вызван военный министр генерал Бийо, который, под одобрительные возгласы центра, принялся с трибуны поливать грязью Золя. Президент Мелин тут же провел указ о судебном преследовании Золя за оскорбление армии. Через несколько месяцев Золя писал об этом: «Я выбрал газету вместо брошюры, чтобы вызвать против себя судебное преследование… Все было рассчитано, я ознакомился с текстом закона, я знал, чем рискую. Преднамеренное действие… Мой процесс был лишь поводом к тому, чтобы вывести на свет все дело» (Золя, Впечатления от заседания суда).