Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
Приближаюсь к концу сочинения. Тэн оканчивает его, выражая негодование по поводу эмигрантов. «Всем, даже старикам, вдовам, детям, ставят в преступление попытку уйти от когтей народа. Не разбирая между теми, которые бегут, чтобы не стать жертвой, и теми, которые вооружаются, чтобы напасть на пределы страны, — Учредительное и Законодательное собрания равно осуждают всех отсутствующих. Учредительное собрание утроило поземельный налог и налог с движимого имущества, взимаемый с них. Законодательное собрание секвеструет, конфискует, продает их имущества, движимые и недвижимые, около тысячи пятисот миллионов ценностей. Пусть они вернутся под нож народа; в противном случае они станут нищими, они сами и все их потомство». Конечно, все это революционные действия, но факты рождают факты; бурю не остановишь. С той минуты, как вырван был один камень из здания, все здание должно было обрушиться. Прибавьте, что следствие представляло бы непреодолимые
Тэн кончает сравнением. Он описывает пертурбации, происходящие в мозгу человека, одержимого белой горячкой, и прибавляет: «так и Франция, истощенная постом при монархии, опьяненная скверной водкой „Общественного договора“и двадцати других подмешанных напитков, вдруг поражена параличом в голову; и вот она начинает шататься; члены отказываются ей служить, и отправления всех органов ненормальны. Вот она переживает период веселого опьянения и вступает в период мрачного бреда; и тут уж она способна все сделать и все вытерпеть, совершить неслыханные подвиги и омерзительные варварства, как только ее руководители, такие же исступленные, как и она сама, укажут ей на врага или на препятствие».
Это не что иное, как поэтическое сравнение, и, несмотря на его кажущуюся научность, оно не заслуживает внимания. Если Франция и опьянела, то все же из ее опьянения произошел великий XIX век.
Как я уже говорил вначале, сочинение Тэна основано на тысяче мелких фактов, сообщаемых им. В этом состоит его метод. Он приступает к сводке и толкованию документов только тогда, когда представил читателям кучу их, искусно группированных. Понятно, что сочинение, построенное таким образом, кажется неопровержимым. Но надо прежде удостовериться, что факты безусловно верны. До сих пор я принимал, что они таковы. Но теперь посмотрим на дело ближе.
Конечно, Тэн, безусловно, добросовестен. Но всякий человек, который хочет что-нибудь доказать и собирает доказательства, вскоре приходит в особое настроение духа. Нисколько не желая обманывать людей, он склонен показывать только одну сторону правды. Он не подделывает ее, но все же делает. Все, что подтверждает его мысль, охотнее допускается, чем то, что ее опровергает. Такая операция, наверное, совершилась в уме Тэна. Он почти всегда показывает одну сторону истины. Он отбрасывает как ненужные документы, которые могли бы его стеснить, или же если и указывает на них, то с тем, чтобы сделать из них систематические, неожиданные выводы, отличающиеся логикой предвзятой мысли, самой беспощадной из всех. Кто прочитает второй том «Происхождения современной Франции», будет поражен ложным направлением, какое автор дает некоторым фактам, бессознательным пристрастием, с каким он судит о великих душевных движениях, проявлявшихся в революционный период. Картины часто бывают законченными, но размеры почти никогда не соблюдены; аргументу, говорящему за,отводится три строчки, а аргументу, говорящему против,уделяется три страницы. Таким образом, перо становится страшным орудием в руках предубежденного писателя, полагающего, что он служит истине. Это тем серьезнее, что этот писатель заявляет себя ученым, делает вид, что вносит алгебру в историю, и доказывает А+В, что революция была неправа, — доказав, правда, перед тем, что она была неизбежна.
Итак, вот уже, во-первых, Тэн, на мой взгляд, пользуется мелкими фактами с очевидным пристрастием. Но этого мало: большинство фактов, которые Тэн выдает за верные, совсем не верны. Напрасно в своем предисловии он напирает на достоверность, какой он требовал от каждого из своих документов. Мы не можем поверить этой достоверности, в особенности потому, что документы заимствованы только у одной партии. Ни одного свидетельства людей новых, приверженцев революции, не приводится. Тэн верит только тем, кого он называет «честными людьми». Пока я читал его книгу, меня неотступно преследовала одна мысль. Я думал о нашей междоусобной войне 1871 года, об этой Коммуне, которая еще так недалеко отошла от нас. Прошло только семь лет, все мы видели восстание вблизи и должны были бы судить о нем безошибочно. И что же? Спросите десять человек, выбранных наудачу, десять очевидцев, — вы услышите десять различных рассказов, смотря по политическим мнениям, темпераментам, взглядам рассказчиков. Что же будет через восемьдесят лет, если историк вздумает рыться в современных документах и если у него явится претензия отличать писания честных людей от нечестных!
Заметьте,
Мы видим везде, как почти непреодолимо трудно узнать истинные события в эпоху междоусобных войн. Каждая партия дает свою редакцию, и, право, не смеешь высказать своего суждения. Сами очевидцы, как я сейчас говорил, дают смутные показания и еще более затемняют истину. Крупные факты умаляются, мелкие раздуваются не в меру. Я уж не говорю про оценку событий, открывающую свободное поле для бесконечных споров. Принимают это мнение, а не другое по вкусу, в силу политических убеждений. Я иду даже дальше: сегодня утром случилось какое-нибудь происшествие на улице, а вечером двадцать различных рассказов ходят о нем: если полиция захочет узнать истину, она должна будет произвести долгое и тщательное следствие.
Все это доказывает, как трудно историку добыть верный документ. Когда он отводит место наведению, когда он воскрешает известную эпоху благодаря исторической прозорливости, то безусловная достоверность документов не так важна. Но когда все основано, как у Тэна, на достоверности фактов, тогда необходима тщательная критика источников, если не желают, чтобы все сочинение рухнуло при первой попытке серьезной критики. В этом случае следует выслушивать все мнения, чтобы высказать правильное суждение.
И вот этого-то Тэн и не сделал. Он дал обмануть себя документам. Пусть сам он добросовестен; пусть те, кого он приводит в свидетели, тоже добросовестны; и все же в результате оказывается куча ошибок. Я укажу на главные причины этих ошибок. Главнейшею является безусловная непропорциональность. В числе сотен приводимых им фактов, провинциальных бунтов, беспорядков в городах, грабежа обозов, поджогов замков, — большинству придано преувеличенное значение. Тэн как будто не отдает себе отчета о среде, в которой все это происходило. Ружейный выстрел превращается у него в пушечную пальбу. Таким образом, он выдает за страшные бунты простые беспорядки, происходившие в Руане и Марселе. Я могу говорить только про тот уголок, который мне лично знаком, про Прованс. Тэну события, в нем происходившие, представляются то в уменьшенном, то в увеличенном виде, смотря по документам, с которыми он справлялся. Он сам, того не подозревая, преувеличивает или уменьшает их сообразно тому месту, какое им отводит; так что произвольно извлекает из них те выводы, какие ему нужно. Вторая причина ошибок заключается в том, что он делает самый произвольный выбор между событиями. Хотя он и много приводит мелких фактов, но его можно упрекнуть в том, что он приводит их недостаточно. Почему он выбрал эти факты, а не другие? Выбор, производимый все в одном направлении, дает в конце концов совершенно ошибочный результат.
Я уверен, что если бы историк-натуралист с республиканскими мнениями пришел после Тэна и порылся в тех же архивах, как и он, то мы увидели бы те же самые факты, сгруппированные совсем иначе, с одной стороны — уменьшенные, с другой — увеличенные, и они привели бы совсем к другому результату, который бы опроверг совершенно вывод, сделанный из них Тэном.
Чувствую, что я, таким образом, приду к отрицанию возможности достижения исторической истины. Бесспорно, что я и не знаю ни одной исторической книги безусловно беспристрастной. Они заключают в себе более или менее правды, смотря по темпераменту и методе историка. Что меня сердит в Тэне и делает строгим относительно его — это то, что он напускает на себя приемы, безусловно, научные, чтобы написать, в сущности, политический памфлет. Он выступает с превосходной методой, он находится, по-видимому, в наилучших условиях в мире, чтобы найти и высказать истину; и вот вдруг мы видим, что он трудится с заранее составленной целью, что он вовсе не натуралист, решивший принимать факты такими, какими они представляются, что он, напротив того, склонен толковать их в ту или другую сторону, смотря по тому, как это ему нужно. Когда имеешь дело с памфлетистом, то заранее принимаешь свои меры. Тэн сердит тем, что вы чуть было не последовали за ним, поверив, что он только натуралист. Его укоряешь за то, что он прибегает к науке, чтобы написать обвинительный акт.