Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Космонавту страшно захотелось с кем-нибудь подраться, но не по пустякам, а только с тем, в ком собралось бы сразу все зло на свете.
…Черная кошка с полными ведрами, мурлыкая, поплыла в невесомости к космонавту, потерлась о его рукав. Вплыла жена, держа в ладонях, пахнувших лаком и ацетоном, ручонки двух крепеньких, как белые грибы, детей. А там, внизу, по земному шару бегало столько ее детей-артистов. «А где же ишо один?» – грозно сверкнул глазом-алмазом зиминский дядя, недовольный тем, что у его племяша только двое наследников.
Космонавта клонило
1
Ягодный уполномоченный был человек как бы сборный: крошечная головка с маслянисто-плутовскими, но самоуважительными глазами, увенчанная черно-серебряной тюбетейкой, вроде бы по ошибке торчала на длинной худой шее из грузного, тестообразно колыхавшегося тела, еле втиснутого в засаленный, прожженный парусиновый пиджак с карманами, отдувавшимися от накладных. К пузу были кое-как прикреплены несоразмерно короткие, но крепенькие ноги в милицейских галифе, не заправленных, однако, в сапоги, а бодро болтавших завязанными тесемками над бежевыми сандалетами. Все это вместе и было – ягодный уполномоченный Зиминского райпотребсоюза Тихон Тихонович Тугих. Тихон Тихонович деятельно сновал около обшарпанного грузовика с откинутыми бортами, мешая своими ценными указаниями грузчикам, взваливавшим в кузов пустые деревянные чаны для ожидаемых ягод, мешки с сахаром, новенькие цинковые ведра с еще не отодранными наклейками.
– Что вы как вяленые? – покрикивал Тихон Тихонович. – Время поджимат…
Шофер с аристократической отстраненностью наблюдал за погрузкой, покуривая «Беломор» и беседуя, как бы между прочим, с явно заинтересованной им пышной, небессимпатичной кладовщицей, старавшейся вроде невзначай показать ему из-под серого рабочего халатика искрящиеся, чулочного типа сапоги.
– Я тебе пива под сиденье сунула, Гриш, – торопливо говорила кладовщица. – Только ты его в реку поставь охладить – оно приятнее будет.
Гриша небрежно кивнул смоляным чубом.
– И шанежки я тебе испекла, там же в сверточке лежат.
– Ну, это уж зря… – поморщился Гриша. – Все же в тайгу едем, а не в пустыню. Одно слово – ягодные места…
И он вдруг с очаровательной подловатостью улыбнулся каким-то своим затаенным, но небезочевидным для кладовщицы мыслям.
– Кобель ты несчастный… – вздохнула кладовщица. – Знаю я твои ягоды…
В это время ягодный уполномоченный подошел к кладовщице, сурово и вопросительно взглянул на нее со смыслом, видимо, известным лишь им двоим.
– Поняла, поняла, Тихон Тихонович. Ведь еще со вчера приготовила. Один момент… – виновато засуетилась кладовщица.
Она исчезла в полутьме склада и вскоре появилась, прижимая к груди четверть, наполненную какой-то жидкостью.
– Ессенция, – немногословно пояснил Тихон Тихонович в ответ на нездорово оживившиеся глаза грузчиков и протянул кладовщице накладную. – Ты чо, рехнулась? Одна тыща восемьсот семьдесят
Четверть была водружена в кузов и бережно укутана старым овчинным тулупом. Тихон Тихонович со вздохом оглядел напрашивавшихся к нему в рейс попутчиков: сухонького старичка-грибничка с несколькими вложенными одна в другую корзинами и худощавого геологического парня с легкомысленной сумочкой «Аэрофлот».
– Не положено, ну да ладно… Сажайтесь.
– Вы, Тихон Тихонович, в кабине или на воздухе предпочитаете? – предупредительно спросил шофер.
Ягодный уполномоченный покосился на горло четверти, высовывающееся из тулупа в кузове.
– На воздухе.
– Тогда вас, папаша, в кабиночку могу определить, – обратился шофер к старичку-грибничку.
– Я тоже на воздухе, сынок, ветерку таежного поглотаю… – ласково уклонился старичок.
– И я, пожалуй… – сказал геологический парень.
Кладовщица встрепенулась.
– В таком разе, Тихон Тихонович, ежели вы позволите, я вас в кабине до Старой Зимы сопровожу – у меня там дельце есть… – затараторила она ягодному уполномоченному, сама, однако, умоляюще глядя на шофера.
– Ну, ежели дело… – хмуро сказал Тихон Тихонович.
– Не помешаю тебе, Гриш? – спросила кладовщица, мигом ставя свой искрящийся чулочный сапог на ступеньку кабины.
– С нашим удовольствием… – тоскливо сказал шофер, сплевывая папиросу, прилипшую к губе. Сесть за руль, включить зажигание, нажать педаль газа и рвануться в тайгу для него всегда было блаженным состоянием прорыва в хотя бы относительную неизвестность из, так сказать, быта. Но быт цепок, а особенно в женском лице.
Старичок и геологический парень были уже в кузове. Грузчики подмогли Тихону Тихоновичу, и ягодный уполномоченный благополучно перевалился. Затем он уселся спиной к кабине, сжав для подстраховки милицейскими галифе таинственную «ессенцию».
– Крупных ягодок вам, Тихон Тихонович, – сказал старший грузчик, с усмешливой грустцой глядя в последний раз на четверть, отбывающую в таежные дали, и с грохотом захлопывая борта.
Тихон Тихонович крякнул, устраиваясь поудобнее, и грузовик двинулся от склада, пыля по зиминским улицам и распугивая лениво переваливающихся уток.
– Склад не закрыла! – крикнул вдогонку кладовщице один из грузчиков, но было уже поздно.
– Вот чо любовь с бабами вытворят… – независтливо, но удивленно поскреб затылок второй грузчик.
– Однако посторожить склад придется, – весело подмигнул товарищам третий грузчик. – А заодно провесть ревизию – нет ли там ишо малость этой, как ее, ессенции.
И грузчики, хохоча, направились в склад.
Гриша вел грузовик с мрачным видом, нарочито показывая сидящей с ним рядом кладовщице занятость важным шоферским делом. «Нежничаю я с ними, – думал Гриша, – надежды пробуждаю. А чо потом делать с ихними надеждами?»
Надежда явно почувствовалась в том, как кладовщица, сняв пестренький платок, стала озабоченно, по-хозяйски протирать лобовое стекло.