Собрание сочинений. Том 2

Евтушенко Евгений Александрович

Рабочая кость

Без лести, унижения,без всяких громких фраз, —я вырос в уважениик тебе, рабочий класс.Оставив шутки смачные,меня, войны дите,вы принимали, смазчикизиминского депо.Иван Фаддеич Прохоров,известный всем в Зиме,читал, как в храме проповедь,в депо науку мне.Я горд был перед взрослыми,когда шагал домой,что пахнет паровозамисолдатский ватник мой.И Сыркина Виталияклеймил что было силза то, что пролетарий я,а он – врачихин сын.Мы были однолетками,из класса одного,но звал «интеллигентиком»с презреньем я его.Иван Фаддеич Прохоровпыл мой остудил.Иван Фаддеич Прохороввсе это осудил.«Что гонишься за почестью?Нашелся фон-барон!Кто хвастает рабочестью,какой рабочий он!»И грозно и рокочущена все депо он рявкнул:«Мы

что же — кость рабочая,а врач — она дворянка?!»Воспитан я не догмами,а взглядом этих глаз.Меня руками добрымиты вел, рабочий класс.О, руки эти жесткие!Под сенью их я рос.Кружки мозолей желтыемне дороги до слез.Вот правая, вот левая —владыки домен, штолен…Но, скажем, руки лекаряне трудовые, что ли?Интеллигенты сложныев жару или пургухлебали той же ложкоютакую же бурду.Интеллигенты падалиот выстрела в упор,прижав с тоскою пахарякакой-нибудь бугор.И, как возмездье воющее,летели неспростаснаряды Шостаковичас клавирного листа.Пройдя сквозь все освенцимы,воскреснув столько раз,моя интеллигенция,ты — рабочий класс!1957–1982

«Россия, ты меня учила…»

Россия, ты меня учила,чтобы не знал потом стыда,дрова колоть, щепать лучинуи ставить правильно стога,ценить любой сухарь щербатый,коней впрягать и распрягатьи клубни надвое лопатой,сажая в землю, разрубать.Наш русский дух – собранье болей.Он рассеченность превозмог,разрубленный на столько долей,но неделимый клубенек.Я, словно Русь, и сам искромсан,но я твой червь крылатый, Русь, —не из твоих Иванов грозных, —я – и разрубленный срастусь.Господь, народ не спутай с чернью,от нас чела не отвратии эру страшных рассеченийв сращенье наше обрати.1957–1995

«Ты спрашивала шепотом…»

Ты спрашивала шепотом:«А что потом? А что потом?»Постель была расстелена,и ты была растеряна…Но вот идешь по городу,несешь красиво голову,надменность рыжей челочки,и каблучки-иголочки.В твоих глазах — насмешливость,и в них приказ — не смешиватьтебя с той самой, бывшею,любимой и любившею. Но это — дело зряшное.Ты для меня — вчерашняя,с беспомощно забывшейсятой челочкою сбившейся.И как себя поставишь ты,и как считать заставишь ты,что там другая женщинасо мной лежала шепчущеи спрашивала шепотом:«А что потом? А что потом?»1957–1975

Человека убили

Помню дальнюю балку,мостик ветхий, гнилой,и летящую бабу на кобыле гнедой.В сером облаке пыли,некрасива, бледна,«Человека убили!» —прокричала она.Я забыть не сумею, покуда живу,как бежали за нею,бросив косы в траву.Он, печальный и странный,лежал за бугромс незаметною ранойпод последним ребром.Был он кем-то безвиннона распутье убит…Помню темную глину,слышу цокот копыт.Бабу в облаке пыливижу я и во сне.«Человека убили!» —крик истошный во мне.Трудно жить мне на свете,трудно слышать тот крик.К человеческой смертия еще не привык.Не однажды я видел,как о том ни тужи,незаметную гибельчеловечьей души.И в товарище старшемсреди суетымне угадывать страшнонеживые черты.Видеть это не в силе.Стиснув зубы, молчу.«Человека убили!» —я вот-вот закричу.1957

Карьера

Ю. Васильеву

Твердили пастыри, что вредени неразумен Галилей,но, как показывает время:кто неразумен, тот умней.Ученый, сверстник Галилея,был Галилея не глупее.Он знал, что вертится земля,но у него была семья.И он, садясь с женой в карету,свершив предательство свое,считал, что делает карьеру,а между тем губил ее.За осознание планетышел Галилей один на риск.И стал великим он… Вот этоя понимаю – карьерист!Итак, да здравствует карьера,когда карьера такова,как у Шекспира и Пастера,Гомера и Толстого… Льва!Зачем их грязью покрывали?Талант – талант, как ни клейми.Забыты те, кто проклинали,но помнят тех, кого кляли.Все

те, кто рвались в стратосферу,врачи, что гибли от холер, —вот эти делали карьеру!Я с их карьер беру пример.Я верю в их святую веру.Их вера – мужество мое.Я делаю себе карьерутем, что не делаю ее!1957

1958

Следы

Памяти Паоло Яшвили, Михаила Джавахишвили, Тициана Табидзе

Я не успел застать живыми вас.В провидческом каком-то упованьея, поднимаясь в горы, каждый разискал следы, оставленные вами.Здесь вы ходили с облаками вровень,и подпевали эти птицы вам.И горы эти вам родня по крови,Паоло, Михаил и Тициан.Но нет, — неправда правду не обманетни действием, ни сутолокой фраз.Он понимал, что все на место встанет,лишь виду не показывал — Кавказ.С его травой пахучей на ботинкахздесь вы прошли у каменной гряды,и снова проступают на тропинкахдождем враждебным смытые следы.1958

«Ты вечером с гор взгляни!..»

Ты вечером с гор взгляни!Как на форели крапинки,зелененькие и красненькиегорят разноцветно огни.Над крышами и оградамисгущаются мгла и тишь.Усталым большим виноградаремты, милая Грузия, спишь.И в снах твоих медленных, Грузия,сплошной вереницей даровплывут виноградные гроздья,как связки воздушных шаров…1958

В грузинском селении

Я столько невзгод пережил!Но снова в знакомом селениигрузинские травы целебныея к ранам своим приложил.Я в женщине той обманулся,с которой судьбу я связал,и друг от меня отвернулсяза то, что я правду сказал.Но вот у кувшинов пузатыхс друзьями своими стою,грызу кукурузный початоки крупною солью солю.Свободный от уз и клеветя запахом трав отуманен,и брат мой — грузинский крестьянин,и брат мой — грузинский поэт.О свежесть початков душистых!О промельк форели в волне!И прежняя жадность до жизниопять загудела во мне.Мне надо снегов крупитчатых,мне надо слез и забав…Весь мир — кукурузный початок,похрустывающий на зубах!1958

«Что заставляет…»

Что заставляет крановщицу Верочкудержать черемухи застенчивую веточкуи веточкой дышать и сразу делатьсякак маленькая-маленькая девочка,которая не восемь строек выдюжила,а в первый раз одна из дома выбежала?!Что заставляет старого бетонщикаглядеть под вечер нежно и беспомощнона Волгу молодую, разливанную,от зыбкого заката розоватую? Казалось, мы с природой разлучилисьи ветками дышать мы разучились.Но в нас жива любовь к всему российскому,зеленому, пахучему, росистому.И мы, усталые, среди цементной пыли,как дети, улыбаемся цветам.Природе надо, чтоб ее любили.Ей это надо так же, как и нам.1958

Сердитые

Век двадцатый, век великий спутника,сколько в тебе скорбного и смутного!Ты и добрый век, и век-злодей,век — убийца собственных идей,век сердитых молодых людей.Молодые люди сильно сердятся.Их глаза презреньем к веку светятся.Презирают партии, правительства,церковь и философов провидчества.Презирают женщин, спят с которыми,землю с ее банками, конторами.Презирают в тягостном прозреньесобственное жалкое презренье.Век двадцатый не отец им — отчим.Очень он не нравится им, очень.И броженье темное, густоев парнях ядовитых на Гудзоне,и на Тибре, Сене и на Темзепарни ходят сумрачные те же.Резкие, угрюмые, неладные —веку они вроде ни к чему.Понимаю я — чего не надо им,а чего им надо — не пойму.Что там с вами? Ищете ли правды?«Массовый психоз», — вздыхают медики.По Европе мрачно бродят парни.Мрачно бродят парни по Америке.Век двадцатый, век великий спутника,вырви их из темного и спутанного.Это дети — это не враги.Век двадцатый — слышишь, — помоги!1958