Как медленна ты, русская природа!Вода струится с медленностью меда.Медленные мельницы,мельницы-медленницы…Природа русская, перед тобою, вещей,как жалок я с моею спешкой вечной.Не беготней, не суетой всечасной —ты побеждаешь медленностью властной.Когда придет мой срок, не будьте грустными,со мной расстаньтесь просто, не скорбя.Я не умру! Ты, как природу русскую,природа русская, прими меня в себя!1958
«Я жил…»
Я жил многожеланнои чуть-чуть курьезно:всё — то слишком раноили слишком поздно.Жадно в жизнь вцеплялся,душу раздроблял.Рано я влюблялся,рано разлюблял.Не поступал я подло,не поступлю и впредь,но поздно начал, поздноя
людей жалеть.Сколько раз по лесамбрел болотом, кочками.Сколько раз себе я самговорил: «Все кончено…»Все кончено, все кончено…А было ли что начато?И сироты не корчил я,а начинал все начерно!Вот я стою над Волгоюпосереди Руси,не хилый, не надорванный —что хошь на горб грузи!Дышит влажной свежестьюзвездная вода.Пароходы светятся,будто города.Мне совсем не странно,что настолько звездно,и ничто не рано,и ничто не поздно!1958
Люди – народ хороший!
Я предан был другом впервые…Буран меня обвивал.Я шел по Москве и в порывевесь белый свет обвинял.Тащился домой, на Мещанку,и, чуждый в своей же семье,играл сам с собою в молчанку,проигрывал сам себе.В раздумье угрюмом, трудномо всем размышлял без любви,как будто был предан не другом,а всеми на свете людьми.Но мать моя, женщина твердая,сварила солдатский кулеш,картошки дала и творогуи просто сказала: «Ешь!Рано себя хоронишь,еще пожить не пришлось!А люди – народ хороший!Ты это, парень, брось!»И если ко мне парнишкапридет с бедою своейи скажет слова поникшиео том, что не верит в людей,битый не раз, измаянный,живучий, словно трава,я повторю маминыпамятные слова:«Рано себя хоронишь,еще пожить не пришлось!А люди – народ хороший!Ты это, парень, брось!»1958
«Ты считаешь…»
Ты считаешь, что все в твоей жизни сломано,что уже никого не полюбишь ты, словноне твои восемнадцать сейчас тебе, милая,а, пожалуй, полвека, не менее, минуло…У тебя, пессимистка, румяные щеки,у тебя, пессимистка, глазенки, как щелки,а оттуда на мир любопытство выглядываети, что ты еще просто девчонка, выкладывает…Пусть подушка слезами горючими залита —эти слезы когда-нибудь вспомнишь ты с завистью.А сейчас ты отчаянно убиваешься,и, что так убиваешься, ты упиваешьсяи грустишь о себе, чуть не в траур одета,восемнадцатилетняя старая дева…1958
«Интеллигенция…»
Интеллигенция поет блатные песни.Поет она не песни Красной Пресни.Дает под водку и сухие винапро ту же Мурку и про Енту и раввина.Поют под шашлыки и под сосиски,поют врачи, артисты и артистки.Поют в Пахре писатели на даче,поют геологи и атомщики даже.Поют, как будто общий уговор у нихили как будто все из уголовников.Всё приблатнилось — песни, и манеры,поэты, даже милиционеры,и наши приблатненные пророки —как наши воплощенные пороки.1958–1996
«Мне и везло и не везло……»
Мне и везло и не везло…Одни, галдя, меня хвалилии мед мне на дорогу лили,другие деготь лили зло…Мою дорогу развезло!Увяз – пришел и мой черед.Уже устал ногами дергать.Одну лодыжку держит деготь,другую крепко держит мед.Твержу: «Не так все это важно —ведь как-никак я на ногах»…Но чувствую, что вязну, вязнув знакомых, женщинах, долгах.На почве твердой и сухоймой друг стоит. Кричу я другу:«Скорее – ветку или руку!»А он не слышит. Он глухой.Едва дышу. Нет больше сил.В лицо мне усмехаясь едко,враг подает гнилую ветку:«Я добр. Я все тебе простил…»А ты — как поняла ты тонкопо крику страшному тому,что не тону совсем, а толькоиграю в то, что я тону?!Я сам! Безверье и бессилье, —по жестким правилам тайги, —я, ноги выдернув, трясинеоставлю, словно сапоги!1958
Маша
Памяти Маши Алигер
Вдоль моря быстро девочка проходит,бледнея, розовея и дичась.В ней все восходит… Что с ней происходит?В ней возникает женщина сейчас.Она у моря тапочки снимает,вступает, словно в музыку, в него,и все она на свете понимает,хотя не понимает ничего.Рассудок трезвый, безрассудства масса,взгляд из-под чуткой челки через всех,и – снова вниз… Все это вместе – Маша,серьезный большеглазый человек.И
у меня пересыхает нёбо,когда, забыв про чей-то взрослый суд,мальчишеские тоненькие ногиее ко мне беспомощно несут…Я надеваю трубчатую маску.Плывет и Маша где-то надо мной.Я сквозь стекло ищу глазами Машу,среди цветов и крабов, как хмельной.И вижу я в зеленой толще светлойнад бурою подводною грядой —колышутся, как беленькие стебли,мальчишеские ноги под водой.И я плыву, плыву в подводных чащах,плыву я, воду ластами кроя,и я несчастлив оттого, что счастлив,и снова счастлив, что несчастлив я.Что мне сказать? Пусть не боится мама —тебе не причиню я, Маша, зла.Мне от тебя немного надо, Маша,и очень много – чтобы ты была.В раздумиях о вечности и смерти,охваченный надеждой и тоской,гляжу сквозь твое тоненькое сердце,как сквозь прозрачный камушек морской.1958
«Без Сталина, но не без пива…»
Без Сталина, но не без пива,не без «сучка», не без вина…Без Сталина… А я счастливыйопять на станции Зима.Зима – солидный град районный,а никакое не село.В ней ресторанчик станционныйи даже местное ситро.Есть хлебосдаточных три пункта,есть банк, есть клуб в полтыщи мести деревянная трибункау горсовета для торжеств.А все же тянет чем-то сельскимот огородов и дворов,от лужиц с плавающим сеном,от царской поступи коров.Журчали голуби на балках.У отворенного окналоснилась дробь в стеклянных банках,как бы зернистая икра.Купались девочки нагие.Дышали сено и смола,а в доме бабочка на гирецветастых ходиков спала.Я помню маленький мой городв тот год усталым от всего,и амнистированных гоготв буфете станции его.Глядели хмуро горожанена бритых наголо кутил,кому убийства с грабежамисвятой Лаврентий отпустил.И не могли принять на веруеще ни я и ни страна,что мы вошли в другую эрубез Сталина, без Сталина…(Из поэмы «Откуда Вы?») 1958–1995
«О, сколько стран у нас в стране…»
О, сколько стран у нас в стране!Тянусь я к ним с чудесной жаждой,и пью и пью их я, и в каждойхотелось побывать бы мне!Ах, как мучительно и сладкото те, то эти пить края!Ах, в этом больше бы порядка!Но позвала страна Камчаткаменя к себе, и еду я!Вот шум воды, машины шумы,и вальс на палубе притом,и силуэт японской шхуныв тумане сизом за бортом.Шурша по доскам, ходят пары:врачи, рыбачки, кочегарыи гастролер-гипнотизер…А я один стою. Позор!Танцуют все напропалую.Танцуют фокс, танцуют блюз —возьму и с кем-нибудь станцую,возьму в кого-нибудь влюблюсь!Но вот московские ребята —ну да, конечно, из МГРИ,и стол хотя и небогато,но вмиг устроить мы смогли.Они геологи. Мне ясно,что надо им и почему.Но вот выкладывает яства,как-то: леща, крутые яйца —студент-философ. Что ему?А вот сидит студент мехмата,со мною года одного,и добродушно и мохнатоглядит сквозь сетку грудь его.Моя одежда потрепалась,ботинки порваны в тайге,но здравствуй, город Петропавловск!Я, полный сил, приплыл к тебе.В порту могучий грохот кранов,рефрижераторных посуд,и за клешни громадных крабовс базара женщины несут.Я вижу снежные вулканы,над ними узкие дымки,и вот солеными рукамижмут мою руку рыбаки.На сопке, вздыбленной над морем,себе и людям дорогой,стою на льду одной ногоюи на цветах — другой ногой!И, стоя, я лечу, как чайка,во власти моря и зари.А ну, бери меня, Камчатка,покрепче, слышишь-ка, бери!Сажай меня, ничто не пряча,на вертолет и на коня,вари меня в ключах горячих,мотай на сейнере меня!Внизу Авачинская бухта,заря во всю ее длину.И я стою над бухтой будто,а вижу — вижу всю страну:от небоскребов до хибарок,от всех низин до всех высот.Мои — Москва, Зима, Хабаровск,Камчатка и Владивосток.Я скроен был по сей громаде.Я не могу не быть вездеодновременно — в Ленинграде,в Находке и Улан-Удэ.Сей ветер выше всех поветрий.Как глас пространства, он во мне.Нельзя быть крошечным поэтомв такой громадине-стране!1958–1996
«Я в жизни много только пил…»
Я в жизни много только пил.Я жил и ново, и неново.Немного, кажется, любилно и любимым был немного.Боялся я всецелых чувств,хотя без них мне было горько.Хвалили так себе, чуть-чуть,и били тоже полегоньку.Я требую, и я молю.Душа кричит и уповает:пусть вечно любят и люблю,а если бьют – пусть убивают.1958