Собрание сочинений. Том 3. Дружба
Шрифт:
А сейчас что мы с тобой должны делать? Лезть дальше? А каково у нас на флангах? Смекаешь? Пробились вперед — и сразу связь утратили. Что мы тут, горсточка…
— Ну и будем держаться, как вы в обороне держались.
— Да разве мы подготовились к обороне? Нет, Денис Антонович, не сдюжим.
«Вот тебе и вырвали землю из-под ног у фашистов! — подумал Хижняк. — Неужели только для того и вырвали, чтобы пасть в ней?..»
— Понимаю, в чем дело, — сказал он Коробову. — Оставь мне пулеметчика, мы вас прикроем, а вы всей силой жмите обратно. Пулемет я знаю не хуже Оляпкина. Всегда имел любопытство к хорошим вещам.
Несколько
Коробов со своими бойцами приступил к маневру, а Хижняк в нескольких словах сообщил пулеметчику новую задачу. «Два пулемета на двоих. Что же, неплохо!.. И парень, видать, бывалый». Так показалось Хижняку, хотя впервые увидел он его на своей позиции. Хижняк не знал, что сегодняшнее наступление было первым боевым крещением для этого парня. А тот не знал, что немолодой командир тоже впервые приступил к своим обязанностям. Но они сразу поверили друг в друга.
Прикрытие оказалось надежным. Если бы Коробов имел возможность понаблюдать за своим заслоном, он был бы еще раз поражен тем, что может сделать в боевой обстановке один бесстрашный, хорошо вооруженный человек. В заслоне остались старый член партии и пулеметчик-комсомолец. Лишь вчера этот комсомолец ступил на сталинградскую землю. Всего полдня воевал с ним Коробов. Но за несколько часов, проведенных вместе в бою, он уже понял, что это настоящий человек, а потому смотрел только вперед и на фланги.
Его бойцы шли напролом: позор неудачи привел их в ярость. Шутка ли! Приходится отступать после приказа о наступлении! Обозленные солдаты с такой стремительностью прорвали кольцо окружения, что успели еще и развернуться перед цехом ширпотреба, откуда бросились в атаку час назад, и ударили по вражескому подкреплению. Завязалась бешеная потасовка.
В это время Хижняк и его пулеметчик отсекали фашистов, устремившихся с фланга.
— Хорошо, молодчина! — кричал ему Денис Антонович. — Давай теперь назад подаваться. Может, успеем проскочить посуху, пока волна не сомкнулась.
И хотя он шутил, но, как и пулеметчик, отлично понимал, что ежели сомкнется эта волна, то захлестнет и смоет их без следа.
Относя пулеметы по одному, прикрываясь непрерывным чередующимся огнем, успели и они проскочить следом за Коробовым и засели в правом углу своего цеха, как раз перед нагревательными печами, где находился пункт сбора раненых.
— Ну вот мы и дома! — сказал Хижняк, осматриваясь.
Снег, перемешанный с землей, истоптанный, пропитавшийся кровью, начинал подтаивать. Стало сыро и грязно. Ветер по-прежнему был резок, и опять, как утром, раскачивалось, гремело вокруг покоробленное железо.
«Где же Наташа? — подумал Хижняк, устроившись с пулеметом на новом месте. — В атаку с нами ходили санитары. Значит, ей тут хватало дела». Хижняк вспомнил последний разговор, и ему стало стыдно за свои мысли о ней. «Легко ли молоденькой девушке в таком аду?! Что она — шестнадцать лет! Совсем еще дитя. Пригожее, милое, доброе дитя. Но, видно, чувство долга в ней превыше всего и любовь к людям, к родному городу. Многое надо было преодолеть в себе, чтобы добровольно остаться тут».
— За слезы Наташи! — сказал Хижняк и опрокинул короткой очередью фашистов, делавших перебежку. —
Коробов занял оборону левее. Ну что же, придется самим защищать этот пролет. Видно, не судьба фельдшеру Хижняку совсем отрываться от санитарного дела. Вот он настоящий военный человек теперь, и все-таки ему, а никому другому, досталась защита медпункта батальона. Хорошо, что фашисты еще не успели проскочить через цех. Значит, кто-то придержал их, когда они заскочили в тыл группе Коробова!..
Враги снова приближались, прячась за грудами железа, за кругами проволоки-путанки, за разбросанными тюками ржавой стружки, вскакивали, бежали, опять падали… Они уже убедились, что психические атаки не производят желаемого впечатления, и вот ползли… Их прикрывал такой минометный огонь, что все в цехе вздрагивало и шевелилось.
Кто-то потянул Хижняка за рукав. Он оглянулся. Рядом с ним в окопе лежала Наташа.
— Санитаров… береговых, санитаров убило! — крикнула она. — И завалило вход в туннель. Сейчас здесь в укрытиях человек сто раненых. А к берегу — некому. Что делать?
Хижняк сделал движение назад, уже попятился, охваченный привычной заботой, но в это время осколком мины убило пулеметчика. Соседний пулемет умолк.
— Беги на КП! — крикнул Хижняк Наташе. — Возьми двух бойцов из резерва, уносите раненых по нижней траншее!
Он снова примерился, прицелился и почти в упор начал расстреливать набегавших врагов.
Лицо его посерело, на впалых щеках выступили желваки, синий глаз щурился злобно и зорко. Пулемет, лихорадочно бившийся в его руках, скашивал гитлеровцев, но другие, блестя пряжками ремней, пуговицами, новенькими нашивками, набегали, заслоняя просвет смотровой щели.
— Наплодили вас, мерзавцев! — кричал Хижняк яростно.
Он видел, как они подползали к нему, скрываясь за грудами щебня. Сейчас начнут бросать гранаты… Он оторвался от рукояток затыльника, подтянул мешочек с гранатами, сдернул кольцо с одной, бросил ее, следом — другую и упал сам, хоронясь от взрывов. Черные султаны земли. Огонь. Гремит. Стучит. «Неужели я ранен?» — испугался Хижняк, когда на миг все спуталось в его сознании.
Кончилась патронная лента. Хижняк потянулся к гранатам и стал отбиваться ими: между бросками вытащил новую ленту, вставил ее в пулемет.
«Успеют ли унести раненых? Есть ли кто на КП? Похоже, отрезают слева мой угол… Сменить бы позицию. Поздно…»
Около десятка гитлеровцев резво вырвались к пролету стены, ободренные молчанием пулемета, но короткая очередь, словно удар молнии, срезала их.
Хижняк бросил еще одну гранату — последнюю, подхватил коробку с оставшейся лентой и рывком, катя за собой послушный пулемет, перекинулся к тому станку, что стоял перед нагревательной печью, как огромный медведь, занесший на врага могучую лапу. Верх печи разворочен снарядом, пулеметная точка возле станка подавлена — остались за бруствером лишь искореженное железо да какие-то страшные лохмотья. Хижняку некогда было рассматривать. Теперь, когда он остался один, требовался более широкий сектор обстрела. Он чувствовал: самая удобная позиция здесь. Левее в цехе шла рукопашная. Хижняк сунулся на окровавленный щебень и повел огонь по фашистам, которые двигались на него и по тем, что бежали левее, туда, где кипел бой.