Собрание сочинений. Том 3. Дружба

Коптяева Антонина Дмитриевна

— Бежим! — крикнула Наташа.

И девушки поспешили к месту сбора комсомольского отряда. Недавно они все были отчаянными любителями водного спорта: плавали на яхтах, прыгали с вышек, окрыляли веслами узкие гоночные лодки. Война сразу взяла цвет спортивных команд, остались лишь те, кто, подобно Наташе, еще не подлежал призыву. Затем снова произошел отбор. Однако спасательные посты на берегу дежурили по-прежнему. У каждого одна или две лодчонки. Щели, отрытые у самой воды. Всегда наготове несколько пловцов, у которых через плечо и грудь конец длинной веревки на лямке, чтобы не соскользнула, стан плотно охвачен широким пробковым поясом.

— У Тракторного завода тоже так ловят утопающих. И на «Баррикадах» ловят. Спасли уже сотни людей. Наверно,

никогда в жизни не существовало таких постов! — сказала Лина, помогая Наташе быстрее снять комбинезон и закрепить веревку. — Теперь ты как рыбка пойманная, — успела она полюбоваться своей стройной длинноногой подружкой. Сама Лина плохо плавала и помогала сидевшим в щели ребятам и девушкам тянуть из воды необычный улов.

Взгляды всех устремлены на реку. Там с мучительной медлительностью двигаются суда. Одни все ближе, уже входят в зону, скрытую от артиллерийского огня с Мамаева кургана и с Дар-горы высокой кручей берега, другие только еще отплывают от заречной слободы. А самолеты идут волна за волной, сваливая бомбы по всему плесу. Вот взрыв опрокинул катер, баржа его накренилась и поплыла по течению к страшной теперь Царице. Тяжелый вздох вырвался у ребят… Наташа вопросительно поворачивает голову к командиру звена. Тот сердито и безнадежно машет рукой, с мальчишеских губ срывается невнятное ругательство.

— Тонут! Тонут! — со слезами говорит Лина. — Такая ширина, а они при всем обмундировании!

В это время метров за полтораста от берега разламывается другая баржа.

— Пошел! — не своим голосом кричит командир, и враз несколько щелей точно выстреливают полунагими людьми.

Наташа, как всегда, не помнила момента погружения в воду, уже плывя сильными саженками, она думала лишь об одном: «Успеть!.. Успеть бы!»

Оглушенные взрывом люди молча тонули на ее глазах. Рядом ухнула бомба, и девушку накрыло тяжелой волной, но она вынырнула и, не успев отдышаться, рванулась дальше, пока не натолкнулась на красноармейцев, которых несло по течению.

— Осторожно! Не души меня! — крикнула она, когда за нее судорожно схватился первый солдат. Молодой и сильный, он сам, наверное, мог бы доплыть до берега, но туго подпоясанная шинель связывала его движения, словно гири, тянули вниз грубые сапоги. — Держись спокойно! — кричала ему Наташа прямо в лицо.

Столько страстной решимости было в ее лице и голосе, что он опомнился и послушно ослабил ладони, и, когда несколько рук уцепилось и за него и за нее, он уже сам, оберегая ее, орал товарищам:

— Тихо!.. Эй ты, полегче!

А Наташа плыла дальше, захватывая как можно больше людей, подставляя свое тело, чтобы цеплялись, цеплялись за нее… Огромный живой клубок пошел вниз, бурный водоворот почти сомкнулся над ним, и только тогда Наташа ощутила, как натянулась за ее плечами веревка и потащила всех к берегу.

Вода наливалась в уши, в рот, захлестывала ноздри, но девушка только отфыркивалась да крепче стискивала пальцы рук, чтобы не выпустить тех, кого ей удалось поймать. Наконец при одном погружении она ощутила под подошвами знакомые плиты сланца, от которых ей столько раз приходилось отталкиваться, и крикнула, задыхаясь:

— Берег! Берег!

Но она уже нахлебалась до тошноты, в ушах у нее шумело, и, когда ее еще раз обернуло кругом, у нее черно стало в глазах…

Зато бойцы встали на ноги, и теперь они подхватили дружинницу, вынесли на берег и из рук в руки передали комсомольцам.

— Неужели захлебнулась? Нет, дышит! Жива! Жива, голубушка!

И тоже обессиленные пережитым солдаты повалились на землю.

63

Иван Коробов лечился в Джаныбеке, недалеко от озера Эльтон. Сибиряку, выросшему в гористой тайге, скучно показалось в неоглядных степях Западного Казахстана: ни деревца, ни скалы — глазу не за что зацепиться. Каково тут сидеть в бездействии легко раненному молодому солдату?! Зато позднее, когда пришлось ему с такими же, как он, возвращенными в строй промчаться

на автомашинах через Житкур — Ленинск к берегу Волги, он почувствовал всю красоту, всю дикую прелесть, какую являл взору величавый простор Заволжья.

Машины неслись по наезженным дорогам, а кругом расстилались нетронутые целинные земли, заросшие желтеющим житняком, седыми ковылями и темными островами гибкой таволги. Как тени облаков, двигались по степи отары овец да многотысячные стада быстроногих сайгаков. На курганах, на обрывистых берегах соленых речек чернели беркуты — одинокие сторожевые степного безлюдья. Изредка мелькали кошары, колодцы первобытного устройства, родовые пепелища — громадные кучи золы, сереющие у казахских поселений. Уныло высматривали из бурьянов, спаленных солнцем, могилы в дерновых оградках с башенками по углам. Иногда на плоском горизонте возникали идущие цепочкой неторопливые верблюды. На все глядел Коробов с жадным хозяйским интересом. Вот так равнина!

Назначение он получил в полк Савчука, уже в течение трех дней оборонявший центр города. Обстрелянные еще на подступах к Сталинграду, люди этого полка дрались, отбивая все атаки врага. Но ряды их редели: смерть на каждом шагу разила солдат. Сам Савчук был ранен вторично, передал остатки полка комиссару Щербине, но остался в части: он еще мог стрелять лежа, мог заменить убитого начальника штаба.

Полк защищал развалины домов на улице, прилегавшей к вокзальной площади. Вокзал, уже занятый немцами, стоял перед правым флангом обороны. Слева за небольшим обгорелым и поломанным садом, где находился штаб полка, лежала в руинах улица Ленина. За нею тоже были фашисты. Они обхватили позицию обороны центра полукругом и постепенно сужали этот полукруг, подавляя живой и огневой силой измученных красноармейцев.

— Все мозги продолбили! — сказал младший политрук Володя Яблочкин, хмуря черные брови, резко выделявшиеся на его лице даже под слоем пыли и копоти. — Жара какая! Фу, черт, водички бы попить!..

— Ничего, вот придет подкрепление, тогда вздохнем. — Коробов теперь командовал взводом и уже несколько суток не выходил из боя. — Водички бы хорошо, но водопровод разбомбили, а колодцев тут нет.

Кое-где вдоль бывших тротуаров среди груд щебня виднелись жалкие остатки деревьев. Листья незнакомых сибиряку Коробову акаций, шелковицы и татарского клена были скручены и высушены дыханием пожара. Взглянув на них, Коробов вспомнил могучую тайгу, величественные скалы по берегам Енисея и золотые прииски, где он работал горным техником… Не раз еще мальчишкой приходилось ему плыть по енисейским притокам, через пенистые, ревущие пороги. Тоже опасно, но как весело было преодолевать ту опасность! Позднее с тем же чувством охотился он на медведя. А работа в тайге? Ведь приходилось осваивать дикие места, пробивать пути по бездорожью! Мороз. Кипящие наледи на горных реках. Вьюги какие! И все преодолевалось: богатые шахты и рудники, а возле них многолюдные поселки вырастали в самых глухих местах на радость людям. А теперь для молодого сибиряка важнее любой новостройки пустая каменная коробка с пробитыми потолками, сохранившаяся рядом с угловым домом на правом фланге обороны. Надо удержаться в нем во что бы то ни стало. В угловом доме по соседству сидят фашисты. Из-за каждого закоулка жди пулю в лоб и сам ползи, стереги, высматривай… Но не веселит такая охота!

Давно ли шли бои за Доном?

«Где-то сейчас дорогой Платон Артемович?! Тяжко было там, а сейчас вроде еще тяжелее!»

Иван Коробов сдвигает на затылок каску, вытирает рукавом гимнастерки потный лоб и смотрит вверх. Как раз над ним, пристроив пулемет на лестничной площадке, повиснувшей в воздухе, примостился пулеметный расчет; снизу видны торчавший углом локоть и носки четырех раскинутых ног. Но вдруг, точно соскользнув, свешивается с площадки рука, и по тому, как повернулись сразу носки всех солдатских ботинок, как поволоклась обратно рука, можно представить, что происходит там: забыв о пулемете, второй номер старается оказать помощь напарнику.