Собрание сочинений. Том 3. Дружба

Коптяева Антонина Дмитриевна

«Что за сумятица такая!» — думает она.

Все в ней протестовало при одной мысли об Аржанове, когда она возвращалась в госпиталь со своим страшным горем. Но он, умный, сильный человек, понял это. Не спрашивал, не навязывался с участием, но каждым словом, каждым поступком восстанавливал то, что она упорно разрушала.

«А может быть, выплакать все на его груди? Может, легче стало бы?» — мелькнуло у Ларисы, когда вспомнилось, как бережливо-любовно помог ей Аржанов выбраться из машины в ночь последнего отступления. Взял за локти и, словно ребенка, поставил на мостовую… И Алешку он уже успел

расположить… Но мысль о сыне вызвала у женщины новый взрыв негодования против собственной слабости. Никогда не искала она легких путей в жизни. И неизвестно еще, каково приходится ее мужу. Лежит где-нибудь в окружении, раненый, беспомощный, а ей тут разные глупости лезут в голову!

Лариса прошла по щели, глубиной в рост человека, достаточно широкой местами, чтобы разминуться с носилками санитаров, с площадкой у входа в госпиталь и вошла в добротно сделанный просторный блиндаж операционной. Аржанов был уже там, но она поздоровалась с ним таким холодным кивком, такое отчужденное выражение было на ее лице, что у Ивана Ивановича примерз язык, когда он хотел спросить, как она себя чувствует.

«За что эта враждебность? — подумал он, огорченный. — Разве я оскорбил ее чем-нибудь?»

Хирурги еще устраивались на новом месте, не успев освоить помещение, а поток раненых уже двинулся в госпиталь: везли с передовой из пригорода, несли из медпунктов в городских убежищах.

— Наташа! — окликнул Решетов дружинницу, которая собиралась поднять освободившиеся носилки.

Высокая девочка с русыми косами, подвязанными на затылке под черным беретом, быстро выпрямилась.

— Я, Григорий Герасимович.

— Где отец сейчас?

— Работает на переправе.

— А мама?

Лицо Наташи потемнело, глаза сощурились, взгляд стал задумчивым и далеким.

— Мама… пропала без вести. При той, первой бомбежке. Я побежала к ней… нашего дома нет. И других домов уже не было. Остались кое-где одни стены. Весь квартал мертвый…

— Как же ты теперь? — спросил Решетов участливо: у него в тот страшный день погибла на переправе замужняя дочь с ребенком и пропал без вести младший сын.

— Наш медико-санитарный взвод эвакуировали на днях, а мы с Линой решили остаться в городе. Пока работаем в комсомольском спасательном отряде, а потом пойдем проситься к вам или в воинскую часть.

— Пожалуйста, хоть сегодня.

— Сегодня нельзя: дежурю на береговом посту.

— Что за пост такой?

Вторая дружинница, с массой рыжих кудрей, вылезавших из-под берета, с явным превосходством взглянула на старого хирурга. Он заметил это, невольно вздохнул, подумав: «Ах, милые ребятишки! Им, правда, море по колено».

— Что же вы делаете на береговом посту?

— Ловим утопающих. Как? Очень просто. Когда бомба разбивает баржу, я или кто другой бросаемся в воду на длинной веревке. За нас хватаются, и мы все начинаем тонуть, а те, кто остался в щели на берегу, вытаскивают, — деловито пояснила Наташа.

— Действительно, очень просто! Очень, очень просто!.. — повторял ошарашенный хирург.

Подошла Варвара, взяла Наташу за плечи, не давая ей оглянуться, потом обе, смеясь, обнялись.

— А я? — Лина тоже прижалась к ним. И Варя поцеловала ее.

— Девчата, приглашаю вас всех на жительство

в свой блиндаж, — предложила Софья, слышавшая разговор Наташи с Решетовым. — Не возражаете, Лариса Петровна?

— Пусть вселяются, Алешу взял к себе Мотин. В той штольне безопаснее, и мальчик не будет оставаться один, когда я работаю.

— Почти отлично устроились, — сказала Наташа Лине, выходя из операционной. — Жилье есть, на питание зачислят… А то видишь, как он рассудил: раз мне шестнадцать лет, так и валяй на ту сторону. Мало ли что? — детски-запальчиво заговорила она, вспомнив разговор в военкомате. — Ну не подлежу!.. И слово-то какое выдумали! А мешать мне не имеете права!

В траншее соединительного хода девушки прислонили носилки к земляной стенке, привычно посматривал в мутное небо, достали хлеб, вареную картошку.

— Присаживайся, а то стукнет осколком! — сказала Лина и усмехнулась невесело. — На сердце щемит, щемит: неохота погибать. Что с нами будет, ежели немцы и сюда ворвутся?! Строили, строили мы противотанковые рвы! Один аж на пятьсот километров закатили! Три обвода вокруг города вывели, а фашисты там даже не почесались. Уж лучше бы мы тут, в самом Сталинграде, укрепились. А то вот забились под берег…

— Ладно. Тебя не спросили, как лучше сделать! Хватит тебе тоску нагонять! — сердито ответила Наташа. — Два месяца фашисты потратили на то, чтобы с той стороны Дона пройти к Сталинграду. Значит, не пускали их! В Европе-то они целые государства за неделю брали, а у нас на речке Россошке, на степной балочке, их десять дней держали! Да не просто держали, а били. — Наташа покусала пересохшие губы, лицо ее все разгорелось. — Шутка сказать: шестьдесят дней боев! Да каких боев! Видела, сколько у них самолетов?! Знаешь, сколько у них танков?! В боевых листках писали, что на одну Россошку приперлось сразу двести сорок штук! Фашисты мечтали не за два месяца, а за два часа проскочить сюда по степи…

Лина задумалась, но мысли ее уже были заняты другим: «Семен на Волге, на бронекатере, нынче обещал…»

— Здравствуйте, сестрички! Разрешите обратиться! — неожиданно раздался сверху мужской голос.

Девчата, сидевшие рядышком у стенки, вздрогнули, подняли головы. Широкоплечий большерукий боец будто из земли вырос над бортом траншеи. Взгляд его светлых глаз был устремлен на Наташу.

— Сержант Иван Коробов! — представился он, снимая каску.

Свежий шрам на его бритой круглой голове привлек внимание Лины.

— Из госпиталя?

— Да, — ответил Коробов, все так же не отводя взгляда от лица Наташи.

Не боялся он самолетов, не струсил против танков, а вдруг оробел перед молоденькой девушкой. Будто на диво какое, смотрел он на светлые ее, приподнятые бровки, золотящиеся над синью глаз, на прямой вздернутый носик и яркие губы, хотя выражение их было далеко не приветливым.

— Покушать захотели? — участливо спросил он, не двигаясь с места.

— Вам-то что? — Наташа вытерла пальцы обрывком газеты, взглянула снова на Коробова и вдруг смутилась. От этого ей стало досадно, и она вспыхнула вся; даже шея ее над воротником спецовки сделалась розовой. — Ходят тут! — проворчала девушка, отворачиваясь и тем давая понять Коробову, что его приняли за лоботряса-ухажера.