Собрание сочинений. Том 42
Шрифт:
«Я не могу, хотя бы и на короткое время, покинуть родную землю, не выразив публично глубокого чувства благодарности от имени своего и королевы, которым преисполнено наше сердце».
По построению этой фразы в первую минуту можно подумать, что королевские сердца преисполнены своим собственным именем. Озадаченные этим странным переполнением, мы после размышления обнаруживаем, что придаточное предложение: «которым преисполнено наше сердце» относится не к «имени», а к стоящему дальше «чувству благодарности». Единственное число — «наше сердце» — для обозначения сердца короля и сердца королевы может быть оправдано как поэтическая вольность, как сердечное выражение сердечного согласия сердечной высокой четы. Лаконичность оборота: «от имени своего и королевы» — вместо «от своего имени и от имени королевы» — легко приводит к ложному толкованию. Под словами «от имени своего и королевы» можно понимать имя одного только короля, так как имя мужа есть имя и мужа и жены. Правда, это привилегия великих людей — равно как и детей — вместо слова «я» употреблять в качестве подлежащего
«Она» (благодарность) «порождена многочисленностью устных и письменных проявлений любви к нам, которая была вызвана покушением 26 июля, — той любви, которая уже в самый момент преступления восторженно неслась нам навстречу, когда рука всемогущего отвела смертоносную пулю от моей груди и отбросила ее наземь».
Неизвестно, вызвало ли покушение любовь или проявление этой любви, тем более, что слово «любовь» в родительном падеже вновь появляется после вводного предложения, как главная и выделяемая часть речи предложения. Стилистическая вольность повторения этого родительного падежа бросается в глаза. Трудность возрастает, когда мы рассматриваем содержание этого предложения. Может ли любовь, которая устно и письменно проявлялась, непосредственно обозначаться как субъект, который шумел на улице? Не требует ли хронологическая правда, чтобы сначала было сказано о той любви, которая проявилась тут же во время события, и лишь затем — о более поздних проявлениях любви в письменной и устной форме?
Не надо ли было избежать подозрения в том, что королю захотелось одновременно польстить и аристократии и народу? Аристократии, — поскольку устные и письменные проявления ее любви, хотя по времени они имели место позднее, чем проявления любви со стороны народа, все же по своему воздействию сумели раньше пробудить чувство благодарности в сердце короля; народу, — поскольку его ликующая любовь объявляется здесь однозначной по своему существу с письменными и устными проявлениями любви аристократии; следовательно, для любви отменяется знатность происхождения. Наконец, кажется, не очень уместно заставлять бога непосредственно отводить своей рукой «смертоносную пулю»; всякое мало-мальски последовательное мышление может на этом основании прийти к ложному выводу, будто бог одновременно и наводил на короля руку преступника и отводил от короля смертоносную пулю; ибо как можно предполагать одностороннее действие бога?
«Устремляя взор к божественному спасителю, я с бодрым духом приступаю к моим повседневным делам, чтобы завершить начатое, осуществить подготовленное, с новой уверенностью в победе бороться против зла и быть для моего народа тем, к чему мое высокое призвание меня обязывает и чего любовь моего народа заслуживает».
Пожалуй, нельзя сказать: «я приступаю», «чтобы быть чем-то». В лучшем случае, можно приступить, «чтобы стать чем-то». Движение в смысле становления предстает, по крайней мере, как результат движения «приступают», хотя мы и этот последний оборот речи не склонны рекомендовать как правильный. То обстоятельство, что его величество «приступает, устремляя взор к богу», чтобы «завершить начатое, осуществить подготовленное», не сулит, кажется, ни успешного завершения, ни успешного осуществления. Чтобы завершить начатое и осуществить подготовленное, для этого необходимо твердо направить свой взор на это начатое и подготовленное, а не взирать в туманную даль, отвлекаясь от этих предметов. Тот, кто действительно «приступает, устремляя взор к богу», «не растворится» ли сам «в созерцании бога»? Не улетучатся ли все его мирские планы и помыслы? Обособленная заключительная фраза, выделенная запятой, как нечто самодовлеющее, — «любовь моего народа заслуживает», как будто намекает на недосказанное, скрытое окончание придаточного предложения, которое бы гласило, примерно, так: «заслуживает кнута моего зятя Николая и политики моего кума Меттерниха», или же «заслуживает куцей конституции рыцаря Бунзена».
Написано К. Марксом около 15 августа 1844г
Напечатано без подписи в газете «Vorwarts!» №66, 17 августа 1844г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
Ф. Энгельс. ПРЕССА И ГЕРМАНСКИЕ ДЕСПОТЫ
Наши читатели уже знают о быстром распространении в Германии республиканских и коммунистических принципов, успех которых вызвал в последнее время необычайный ужас у коронованных разбойников и их советников в этом великом союзе государств. Поэтому приводятся в действие дополнительные
«Государям, которым угрожает со стороны их сословных собраний какое-либо нарушение предписаний, вытекающих из постановлений Союзного сейма 1832г, надлежит распустить эти собрания и получить военную помощь в качестве поддержки со стороны остальных членов Союза».
Можно добавить в доказательство того, как понимается справедливость и свобода печати в Пруссии, что цензорам в Кёльне, Мюнстере и других католических городах было строго-настрого приказано не разрешать ни одной перепечатки материалов о происходящих сейчас судебных процессах в Ирландии. Одна немецкая газета намеревалась послать репортера или корреспондента в Дублин, но не было никакой надежды, что разрешат опубликовать хотя бы его письмо. Но свобода все равно восторжествует, несмотря на тюрьмы и штыки германских деспотов.
Написано Ф. Энгельсом в конце января — начале февраля 1844г
Напечатано без подписи в газете «The Northern Star» №325, 3 февраля 1844г
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Ф. Энгельс. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «THE NORTHERN STAR»
Я намерен посылать вам для «Star» {«The Northern Star»} корреспонденции, освещающие успехи партии движения на континенте, выдержки из немецких газет и из собственной переписки с хорошо осведомленными лицами в Париже и в Германии. Я с удовлетворением отмечаю, что ваша газета помещает более обширную и лучшую информацию о состоянии общественного мнения во Франции, чем все другие английские газеты вместе взятые; и я хотел бы поставить вас в такое же положение в отношении Германии. С каждым днем политическое положение в Германии приобретает все большее значение. В ближайшее время мы увидим там революцию, которая может окончиться лишь установлением федеративной республики. В то же время я не ограничусь Германией, а буду сообщать вам и о Швейцарии, Австрии, Италии, России и т. д. все то, что сможет представить интерес для ваших читателей; и я полностью оставляю за вами право использовать присланные мной материалы, как вы сочтете нужным.
Написано Ф. Энгельсом в конце апреля 1844г
Напечатано без подписи в газете «The Northern Star» №338, 4 мая 1844г
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Ф. Энгельс. ПОЛОЖЕНИЕ В ПРУССИИ
Когда Фридрих-Вильгельм IV взошел на престол, во всей Европе не было более популярного монарха. Теперь же нет более непопулярного; ни один не может с ним сравниться, даже русский царь Николай, которого, по крайней мере, почитают его униженные рабы в своей бессловесной животной тупости. Прусский король, который подчеркнуто называет себя «христианским королем» и превратил свой двор в самое смехотворное сборище хныкающих святош и лицемерных придворных ханжей, сделал все, что было в его силах, чтобы раскрыть глаза нации, и не безуспешно. Он начал с показного либерализма, затем стал укреплять феодализм и закончил установлением полицейско-шпионской системы правления. Пресса подвергается строжайшей цензуре и судебным преследованиям, причем судьи, оплачиваемые королем и сменяемые им, ведут судебные процессы без участия присяжных и при закрытых дверях. Репрессии стали обычным делом. Берлинские студенты начали было созывать собрания и обсуждать политические вопросы; эти собрания были прекращены полицией, ораторы арестованы, подвергнуты судебному преследованию, а некоторые из них были исключены из университета. Доктор Науверк, преподаватель университета, читал курс лекций по современной политике и не боялся высказывать свои республиканские взгляды; его лекции стали посещать шпионы из министерства и, в конце концов, около месяца тому назад, они были запрещены противозаконным вмешательством министра {И. Эйххорна}.
Университет опротестовал такое вмешательство, а несколько профессоров опубликовали протест; и за это ужасное преступление они теперь подвергаются преследованиям. В ходе некоторых студенческих демонстраций, состоявшихся в феврале, раздавались громкие приветствия в адрес профессора Гофмана, который был уволен за опубликование сатирических стихов. Последствием этого явилось новое исключение из университета полдюжины студентов, что лишало их права занимать какие-либо должности в правительственных учреждениях или вести медицинскую практику. В Дюссельдорфе, на Рейне, ежегодное маскарадное шествие во время карнавала было остановлено полицией из-за некоторых политических намеков, и бедным дюссельдорфцам даже не разрешили отправиться в Кёльн, чтобы там принять участие в процессии.
Это всего лишь немногие из тех репрессивных мер, в которых правительство обнаружило свои намерения, и эти меры оказали поразительное воздействие на развитие общественного мнения. Они вывели нацию из состояния политической летаргии и настолько взбудоражили ее, что даже старейшие и наиболее ревностные приверженцы «христианского короля» начинают опасаться за прочность существующего порядка. Недовольство растет повсюду и стало почти всеобщим в Рейнской провинции, Восточной Пруссии, Познани, в Берлине и во всех крупных городах. Народ твердо решил добиться для начала свободы печати и конституции. Но по всей Германии накопилось столько горючего материала, а оттенки мнений так разнообразны, что невозможно предсказать, где остановится движение, коль скоро оно фактически началось. Во всяком случае, оно будет развиваться в направлении к демократии; это совершенно очевидно.