Собрание сочинений. Том 42

Энгельс Фридрих

Но то убожество, которое не идет дальше нынешнего строя, желая лишь поднять его до того уровня, которого этот строй еще не достиг в его собственной стране, и с алчной завистью взирает на другую нацию, которая достигла этого уровня, — разве это убожество вправе усматривать в промышленности что-нибудь иное, кроме торгашеского интереса? Разве оно вправе сказать, что для него дело состоит только в развитии человеческих способностей и в человеческом присвоении сил природы? Ведь это — такая же гнусность, как если бы надсмотрщик над рабами стал похваляться, что-де он размахивает кнутом над своими рабами для того, чтобы они имели удовольствие упражнять свою мышечную силу. Немецкий филистер — это надсмотрщик над рабами, который размахивает кнутом покровительственных пошлин, чтобы придать своей нации дух «промышленного воспитания» и дать ей почувствовать силу своих мускулов.

Сен-симонистская школа представила нам поучительный пример того, куда ведет такая постановка вопроса, когда ту производительную силу, которую промышленность создает вопреки своей воле и помимо

своего сознания, ставят в заслугу нынешней промышленности и смешивают одно с другим: промышленность и те силы, которые промышленность вызывает к жизни помимо своего сознания и своей воли и которые лишь тогда сделаются человеческими силами, могуществом человека, когда промышленность будет упразднена. Это такая же нелепость, как если бы буржуа захотел поставить себе в заслугу то обстоятельство, что его промышленность создает пролетариат, а в лице пролетариата — силу нового общественного строя. Силы природы и социальные силы, которые вызывает к жизни (заклинает) промышленность, находятся в том же самом отношении к ней, что и пролетариат. Сегодня они еще являются рабами буржуа, в которых он видит только орудия (носителей) своей эгоистической (грязной) жажды прибыли; завтра они разобьют свои цепи и проявят себя носителями человеческого развития, которое взорвет буржуа на воздух вместе с его промышленностью, принявшей лишь грязную оболочку, которую он считает ее сущностью, проявят себя настолько, что ее человеческое ядро приобретет достаточную силу, чтобы взорвать эту оболочку и явиться в своем собственном образе. Завтра силы природы и социальные силы, вызванные к жизни промышленностью, разорвут цепи, которыми буржуа отделяет их от человека, превращая их, таким образом, из действительной общественной связи в уродливые оковы общества.

Сен-симонистская школа пела дифирамбы производительной силе промышленности. Она сваливала в одну кучу те силы, которые промышленность вызывает к жизни, с самой промышленностью, то есть с нынешними жизненными условиями, которые промышленность предоставляет этим силам. Мы, конечно, весьма далеки от того, чтобы ставить на одну доску сен-симонистов с такими людьми, как Лист или немецкий филистер. Первый шаг к тому, чтобы порвать оковы промышленности, заключался в том, чтобы абстрагироваться от тех условий, от тех денежных цепей, в которых действуют ныне ее силы, и рассматривать последние сами по себе. Это был первый призыв к людям: эмансипировать их промышленность от торгашества и понять нынешнюю промышленность как некую переходную эпоху. Сен-симонисты к тому же не остановились на этом толковании. Они пошли дальше — к нападениям на меновую стоимость, на организацию нынешнего общества, на частную собственность. На место конкуренции они поставили ассоциацию. Но их первоначальная ошибка отомстила им за себя. Указанное выше смешение не только ввергло их в дальнейшую иллюзию, состоявшую в том, что они стали усматривать в грязном буржуа некоего жреца, но и привело к тому, что [9] после первого этапа внешней борьбы они снова впали в старую иллюзию (в старое смешение) — однако теперь уже лицемерно, ибо как раз в ходе этой борьбы обнаружилась противоположность обеих этих сил, которые они раньше смешали. Прославление сен-симонистами промышленности (производительных сил промышленности) сделалось славословием в адрес буржуазии, и г-н Мишель Шевалье, г-н Дювейрье, г-н Дюнуайе перед всей Европой пригвоздили самих себя и буржуазию к позорному столбу, — после чего те тухлые яйца, которые бросает им в лицо история, превращаются с помощью волшебства буржуазии в золотые яйца, — поскольку первый сохранил старые фразы, но придал им содержание нынешнего буржуазного режима, второй сам занимается торгашеством в крупном масштабе и возглавляет распродажу французских газет, а третий сделался самым ярым апологетом нынешних условий и превосходит в бесстыдстве (бесчеловечности) всех прежних английских и французских экономистов. — Немецкие буржуа и г-н Лист начинают с того, на чем кончилась сен-симонистская школа, — с лицемерия, обмана и фраз.

3) Промышленная тирания Англии над миром есть господство промышленности над миром. Англия господствует над нами потому, что над нами господствует промышленность. Мы сможем освободиться во внешних делах от Англии только в том случае, если освободимся от промышленности внутри своей страны. Мы сможем ликвидировать господство Англии в области конкуренции только в том случае, если преодолеем конкуренцию в пределах своей страны. Англия имеет власть над нами потому, что мы сделали промышленность властью над нами.

То, что промышленный общественный строй есть самый лучший мир для буржуа, строй, наиболее пригодный для того, чтобы развивать его «способности» как буржуа и способность эксплуатировать как людей, так и природу, — кто будет оспаривать эту тавтологию? Кто оспаривает, что все, именуемое ныне «добродетелью», индивидуальной или общественной добродетелью, идет на пользу буржуа? Кто оспаривает, что политическая власть есть средство его богатства, что даже наука и духовные блага суть его рабы? Кто оспаривает это? Кто оспаривает, что для него все превосходно..? Кто оспаривает, что для него все сделалось средством богатства, «производительной силой богатства»?

4) Нынешняя политическая экономия исходит из общественного строя конкуренции. Свободный труд, то есть косвенное, само себя выносящее на продажу рабство, есть ее принцип. Ее первые положения посвящены разделению труда и машине. А это разделение, как признает сама нынешняя политическая экономия, может быть доведено

до своего наивысшего развития только на фабриках. Таким образом, нынешняя политическая экономия исходит из фабрик как из своего творческого принципа. Она предполагает нынешние общественные отношения. Поэтому она не нуждается в пространных разглагольствованиях о промышленной силе.

Если «школа» не дала никакой «научной разработки» учению о производительных силах наряду с учением о меновых стоимостях и в отрыве от него, то это потому, что такого рода отрыв представляет собой произвольную абстракцию, потому, что он невозможен и неизбежно свелся бы к общим фразам.

5) «Причины богатства суть нечто совсем иное, чем само богатство. Сила, способная создавать богатства, бесконечно важнее, чем само богатство» [Лист. Цит. соч., стр. 20].

Производительная сила выступает как сущность, бесконечно более возвышенная, чем меновая стоимость. Сила претендует на положение внутренней сущности, а меновая стоимость занимает положение преходящего явления. Сила выступает как бесконечная, а меновая стоимость как конечная, первая как нематериальная, а вторая как материальная — и все эти противоположности мы находим у г-на Листа. Поэтому на место материального мира меновых стоимостей у него ставится сверхчувственный мир сил. Если низость того обстоятельства, что нация жертвует собой ради меновых стоимостей, низость человеческой жертвы ради вещей, является самоочевидной, то силы, в противоположность этому, представляются самостоятельными духовными сущностями, призраками и чистыми персонификациями, божествами, а ведь немецкому народу мы, мол, имеем полное право предъявить требование, чтобы он жертвовал скверными меновыми стоимостями ради призраков! Меновая стоимость, деньги всегда кажутся внешней целью, а производительная сила кажется такой целью, которая вытекает из самой моей природы, — самоцелью. Таким образом, то, чем я жертвую в виде меновых стоимостей, выступает как почто внешнее по отношению ко мне; то, что я приобретаю в виде производительных сил, выступает как мое самоприобретение. — Так это кажется, если довольствуются словом или, подобно идеализирующему немцу, не желают знать о той грязной действительности, которая лежит за этим высокопарным словом.

Чтобы рассеять тот мистический ореол, который преображает «производительную силу», достаточно лишь раскрыть первый попавшийся статистический обзор. Там говорится о силе воды, силе пара, человеческой силе, лошадиной силе. Все это — «производительные силы». Высоко ли такое признание достоинств человека, в котором он фигурирует как «сила», наряду с лошадью, паром, водой?

При нынешней системе, если искривленный позвоночник, вывихнутые суставы, одностороннее развитие и силовое напряжение определенных мышц и т. д. делают тебя работоспособнее (производительнее), то твой искривленный позвоночник, твои вывихнутые члены, одностороннее движение твоих мышц являются некоей производительной силой. Если твоя духовная пустота производительнее, чем твоя всесторонняя духовная деятельность, то твоя духовная пустота является некоей производительной силой и т. д. и т. д. Если монотонность какой-нибудь производственной операции делает тебя более способным к выполнению этой самой операции, то, значит, монотонность является некоей производительной силой.

Разве буржуа, фабриканту есть дело до того, чтобы рабочий развивал все свои способности, проявлял в действии свои производительные потенции, приводил в действие самого себя по-человечески и поэтому вместе с тем развивал в своей деятельности человеческие качества?

Предоставим ответ на этот вопрос английскому Пиндару фабричной системы, г-ну Юру:

«Постоянная цель и тенденция всякого усовершенствования системы машин в действительности состоит в том, чтобы сделать труд человека совершенно излишним или уменьшить его цену, заменяя труд взрослых рабочих трудом женщин и детей или труд весьма искусных рабочих трудом неискусных (неумелых) рабочих» («Philosophie des manufactures etc.», Paris, 1836. Т. I, р. 34). «Такова слабость человеческой природы, что чем рабочий искуснее, тем он своевольнее и тем труднее подчинить его дисциплине, а следовательно, тем менее пригоден он для системы машин… Поэтому для современного фабриканта самое важное состоит в том, чтобы посредством соединения науки со своими капиталами свести задачу своих рабочих к проявлению бдительности» и т. д. (там же, т. I, стр. 30).

СИЛА, ПРОИЗВОДИТЕЛЬНАЯ СИЛА, ПРИЧИНЫ

«Причины богатства суть нечто совсем иное, чем само богатство» [Лист. Цит. соч., стр. 201].

Но если следствие отлично от причины, то разве характер следствия не должен содержаться в причине уже включенным в нее? Уже причина должна нести в себе то определение, которое позднее проявится в следствии. Философия г-на Листа не идет дальше тезиса о том, что причина и следствие суть «нечто совсем иное».

Нечего сказать, хорошенькое признание достоинства человека, низводящее человека до положения «силы», способной создавать богатства! Буржуа видит в пролетарии не человека, а силу, способную создавать богатства, такую силу, которую он к тому же еще может сравнивать с другими производительными силами — с животным, с машиной, — и, если такое сравнение окажется не в пользу человека, то сила, носителем которой является человек, будет вынуждена уступить свое место силе, носителем которой является животное или машина, причем человек также и в этом случае будет иметь честь (будет наслаждаться честью) фигурировать в качестве «производительной силы».