Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Городцов. Операция округляется, как я понимаю.
Появляются переселенцы.
Юрий. Ленка, давай!
Ленка(вылетая из задних рядов и обращаясь к Горевой, принимая ее за представителя переселенцев). От имени пионерской организации… юных колхозников… приветствую… Первый послевоенный год… в результате победы над фашизмом… на фронтах и в тылу…
Городцов.
Ленка. Ой, конспект все напутал… В общем я так, скажу — добро пожаловать! Мы вас ждали. И желаю вам счастья! (Воропаеву.) Ой, выручайте, дядя Алеша!
Воропаев. По-моему, все правильно. Счастья! Побольше счастья!
Занавес
Киносценарии
Ночь
Литературный сценарий
Действующие лица
Степанида Тарасовна — колхозница на границе.
Варвара — дочь ее.
Вася — сын ее.
Антон — пограничный колхозник, жених Вари.
Ксения — девочка, соседка.
Товарищи Антона, подруги Вари, пограничники, японские диверсанты.
1
Лунная ночь на маньчжурской границе. С верхушки старой лиственницы сонный ворон видит холмистую равнину, поросшую мелким леском и кустарниками.
Слева — силуэт большого моста через невидимый для нас овраг, а правее его — две украинские хаты колхоза «25 Октября», на берегу реки. За рекою — Маньчжурия. На лунном свету блестит и искрится жестяной щит перед хатами: «Стан колхоза «25 Октября». А за рекою, в тускло-голубой дымке, Маньчжурия. Там взлетают фейерверки, шутихи, оттуда доносится визгливый скрежет японской военной музыки и крики: «Банзай, банзай!»
Ворон ворчит недовольно, пытаясь уснуть.
В одной из хат Степанида Тарасовна, высокая женщина, в пышной украинской одежде, накрывает на стол.
Ей лет пятьдесят.
Куличи, жаркое и колбаса стоят на лавках.
Мальчуган, лет двенадцати, рисует на белой стене аэроплан, парашюты и птиц, несущих в клювах розы.
Девочка, немного взрослее мальчугана, с вихрами коротких косичек и в больших отцовских сапогах, суетливо носится по горнице, встряхивая салфеткой, перетирая тарелки, с подчеркнутой щепетильностью наводя порядок всюду, где бы ни появилась. Когда она вылетает из комнаты в сени, через раскрытую дверь в горницу с неприятной силой врывается музыка, гремящая за рекой.
Степанида спрашивает через окно у сидящего на завалинке:
— Не слышно там наших, Ерофей?
Мы видим на завалинке треть стариковского лица.
— А и где пропали, ума не приложу, — говорит Степанида.
— Не видать, кума.
— В правлении митинг им устроили, вот вам честное пионерское, — пробегая
— Ночь. Заставы кругом, патрули, дорога трудная, — говорит старик.
— Да закрыл бы ты окно, Ерофей! Через эту музыку у меня аж зубы заболели. От сказились! Что ни ночь, то праздник у них!
— К японцам ноне генерал какой-то приезжал, народ смотрел, — говорит старик, закрывая окно со стороны улицы.
Горница просторна и чиста. На стенах чучела фазанов и лис, противогазы, портреты вождей и большая увеличенная фотография мужчины с широкой упрямой бородой. На гимнастерке красный бант. Под фотографией шашка и револьвер.
Старик, сидящий на завалинке, заглядывает в окно.
— Васюнь, поди, голубь, погляди, ваши, кажись, идут! На мосту голоса, — говорит он мальчику.
Не оборачиваясь, мальчик рисует.
— Он у нас бойкот объявил, — говорит мать, подходя к окну. — Третьего дня заявление нам представил: не желаю, говорит, чтобы вы меня Васькой звали, и отрекаюсь.
— От чертенок! Да наша Ксенька тоже, знаешь, придумала. Зовите, говорит, меня Чапай — и все тут, — отвечает старик, подмигивая в сторону девочки, теперь протирающей тряпкой фазанов и фотографии.
— Чапай, что ж, Чапай — это полбеды, — замечает Степанида. — А наш-то ведь как придумал — чтобы все его Коккинаки звали, да взял и заявление написал, — и она кивает на стену, на которой под птицами и парашютами намалеван аэроплан, свечой уходящий в небо, и написано: «Я не Васька, а Коккинаки, летчик».
— Драть их надо бы за такие дела! — говорит старик с нарочитой серьезностью и улыбается. Смеясь, говорит он мальчику: — Товарищ Коккинаки, слетай, сделай милость, разведай!
— Бреющим? — охотно отзывается малый — Есть сделать бреющим! Выруливаю на старт.
Мать смеется.
— Стены-то, стены! Уборки завтра на целый день.
— Это лозунги, нельзя их стирать, тетя, — надменно и поучительно говорит Ксеня, стирая пыль с шашки и стоя с обнаженным клинком.
Ерофей довольно оглядывает рисунки.
— Это он Антону в уважение, зятю вашему. В Москве, говорил Антон, как праздник — так лозунги на домах. Ну, Васютка и разделал. Прошу, пожалуйста, к стенке не притулиться!
2
Васька окунается в темноту, держа в одной руке кисть, как нож, а другой — ощупывает стену хаты. Громадный пес молча подходит к нему, скаля зубы. Васька пишет на стене ощупью: «Ета хата СССР» и, распахнув руки крыльями, пропадает в темноте. Пес несется за ним. Ночь.
Дальние вопли музыки, и вдруг тихий голос где-то рядом, из-за реки: «Ой! Руски! Сигарета еси?»
Пес беззвучно раскрывает пасть, глядя на реку.
Ваське страшно, он несется, шарахаясь из стороны в сторону, к мосту, темный силуэт которого встает меж сопок. Тихий чужой голос и шум музыки не слышны теперь.
— Стой! Ложись! — раздается у самых ног Васьки.
— Стой! Ложись! — и мальчуган падает наземь, прижимаясь к кусту боярышника. Тихо-тихо, как во сне…
Пес, знающий этот таинственный ночной сигнал, растягивается всем телом на пыльной тропе, добродушно виляя хвостом.