Странные морды высовываются из твоего окна,во дворе дворца Гаэтани воняет столярным клеем,и Джино, где прежде был кофе и я забирал ключи,закрылся. На месте Джино -лавочка: в ней торгуют галстуками и носками,более необходимыми нежели он и мы,и с любой точки зрения. И ты далеко в Тунисеили в Ливии созерцаешь изнанку волн,набегающих кружевом на итальянский берег:почти Септимий Север. Не думаю, что во всемвиноваты деньги, бег времени или я.Во всяком случае, не менее вероятно,что знаменитая неодушевленностькосмоса, устав от своей дурнойбесконечности, ищет себе земногопристанища, и мы – тут как тут. И нужно еще сказатьспасибо, когда она ограничивается квартирой,выраженьем лица или участком мозга,а не загоняет нас прямо в землю,как случилось с родителями, с братом, с сестренкой, с Д.Кнопка дверного замка – всего лишь кратерв миниатюре, зияющий скромно вследствиеприкосновения космоса, крупинки метеорита,и подъезды усыпаны этой потусторонней оспой.В общем, мы не увиделись. Боюсь, что теперь не скоропредставится
новый случай. Может быть, никогда.Не горюй: не думаю, что я мог быпризнаться тебе в чем-то большем, чем Сириусу – Канопус,хотя именно здесь, у твоих дверей,они и сталкиваются среди бела дня,а не бдительной, к телескопу припавшей ночью.1995, Hotel Quirinale, Рим
Осень – хорошее время, если вы не ботаник,если ботвинник паркета ищет ничью ботинок:у тротуара явно ее оттенок,а дальше – деревья как руки, оставшиеся от денег.В небе без птиц легко угадать победусобственных слов типа «прости», «не буду»,точно считавшееся чувством вины и модойна темно-серое стало в конце погодой.Все станет лучше, когда мелкий дождь зарядит,потому что больше уже ничего не будет,и еще позавидуют многие, сил избыткомпьяные, воспоминаньям и бывшим душевным пыткам.Остановись, мгновенье, когда замирает рыбав озерах, когда достает природа из гардеробасо вздохом мятую вещь и обводит окомместо, побитое молью, со штопкой окон.1995
102
Следующие 6 стихотворений отсутствуют в СИБ. Текст по журналу «Новый Мир» N 5, 1996. Примечание в тексте: «Эти стихи были переданы нам поэтом за несколько дней до ухода: публикация, к нашему глубокому сожалению, оказалась посмертной. В стихах сохранена пунктуация автора.»
Посвящается Пиранези
Не то – лунный кратер, не то – колизей; не то -где-то в горах. И человек в пальтобеседует с человеком, сжимающим в пальцах посох.Неподалеку собачка ищет пожрать в отбросах.Не важно, о чем они говорят. Видать,о возвышенном; о таких предметах, как благодатьи стремление к истине. Об этом неодолимомчувстве вполне естественно беседовать с пилигримом.Скалы – или остатки былых колонн -покрыты дикой растительностью. И наклонголовы пилигрима свидетельствует об известнойпримиренности – с миром вообще и с местнойфауной в частности. «Да», говорит егопоза, "мне все равно, если колется. Ничегострашного в этом нет. Колкость – одно из многихсвойств, присущих поверхности. Взять хоть четвероногих:их она не смущает; и нас не должна, заненог у нас вдвое меньше. Может быть, на Луневсе обстоит иначе. Но здесь, где обычно с прошлымсмешано настоящее, колкость дает подошвам– и босиком особенно – почувствовать, так сказать,разницу. В принципе, осязатьможно лишь настоящее – естественно, приспособивк этому эпидерму. И отрицаю обувь".Все-таки, это – в горах. Или же – посредидревних руин. И руки, скрещенные на грудитого, что в пальто, подчеркивают, насколько он неподвижен.«Да», гласит его поза, "в принципе, кровли хижинсмахивают силуэтом на очертанья гор.Это, конечно, не к чести хижин и не в укоргорным вершинам, но подтверждает склонностьприроды к простой геометрии. То есть, освоив конус,она чуть-чуть увлеклась. И горы издалекасхожи с крестьянским жилищем, с хижиной батракавблизи. Не нужно быть сильно пьяным,чтоб обнаружить сходство временного с постоянными настоящего с прошлым. Тем более – при ходьбе.И если вы – пилигрим, вы знаете, что судьбеугодней, чтоб человек себя полагал слугоюоставшегося за спиной, чем гравия под ногоюи марева впереди. Марево впередипредставляется будущим и говорит "идико мне". Но по мере вашего к мареву приближеньяоно обретает, редея, знакомое выраженьепрошлого: те же склоны, те же пучки травы.Поэтому я обут". "Но так и возникли вы, -не соглашается с ним пилигрим. – Забавно,что вы так выражаетесь. Ибо совсем недавновы были лишь точкой в мареве, потом разрослись в пятно"."Ах, мы всего лишь два прошлых. Два прошлых дают однонастоящее. И это, замечу, в лучшемслучае. В худшем – мы не получимдаже и этого. В худшем случае, карандашили игла художника изобразят пейзажбез нас. Очарованный дымкой, далью,глаз художника вправе вообще пренебречь деталью– то есть моим и вашим существованьем. Мы -то, в чем пейзаж не нуждается как в пирогах кумы.Ни в настоящем, ни в будущем. Тем более – в их гибриде.Видите ли, пейзаж есть прошлое в чистом виде,лишившееся обладателя. Когда оно – просто цветвещи на расстояньи; ее ответна привычку пространства распоряжаться теломпо-своему. И поэтому прошлое может быть черно-белым,коричневым, темно-зеленым. Вот почему поройхудожник оказывается заворожен горойили, скажем, развалинами. И надо отдать Джованнидолжное, ибо Джованни внимателен к мелкой рванивроде нас, созерцая то Альпы, то древний Рим".«Вы, значит, возникли из прошлого?» – волнуется пилигрим.Но собеседник умолк, разглядывая усталособачку, которая все-таки что-то себе досталапоужинать в груде мусора и вот-вотвзвизгнет от счастья, что и она живет.«Да нет, – наконец он роняет. – Мы здесь просто так, гуляем».И тут пейзаж оглашается заливистым сучьим лаем.1993 – 1995
С натуры
Джироламо
Марчелло
Солнце садится, и бар на углу закрылся.Фонари загораются, точно глаза актрисаокаймляет лиловой краской для красоты и жути.И головная боль опускается на парашютев затылок врага в мостовой шинели.И голуби на фронтоне дворца Минеллиебутся в последних лучах заката,не обращая внимания, как когда-тонаши предки угрюмые в допотопныхобстоятельствах, на себе подобных.Удары колокола с колокольни,пустившей в венецианском небе корни,точно падающие, не достигаяпочвы, плоды. Если есть другаяжизнь, кто-то в ней занят сборомэтих вещей. Полагаю, в скоромвремени я это выясню. Здесь, где столькопролито семени, слез восторгаи вина, в переулке земного раявечером я стою, вбираясильно скукожившейся резинойлегких чистый, осенне-зимний,розовый от черепичных кровельместный воздух, которым вдовольне надышаться, особенно – напоследок!пахнущий освобожденьем клетокот времени. Мятая точно деньги,волна облизывает ступенькидворца своей голубой купюрой,получая в качестве сдачи бурыйкирпич, подверженный дерматиту,и ненадежную кариатиду,водрузившую орган речис его сигаретой себе на плечии погруженную в лицезренье птичьей,освободившейся от приличий,вывернутой наизнанку спальни,выглядящей то как слепок с пальмы,то – обезумевшей римскойцифрой, то – рукописной строчкой с рифмой.1995, Casa Marcello
Стакан с водой
Ты стоишь в стакане передо мной, водичка,и глядишь на меня сбежавшими из-под кранаглазами, в которых, блестя, двоитсяпрозрачная тебе под стать охрана.Ты знаешь, что я – твое будущее: воронка,одушевленный стояк и сопряжен с потерейперспективы; что впереди – волокна,сумрак внутренностей, не говоря – артерий.Но это тебя не смущает. Вообще, у тюремвариантов больше для бесприютнойсубстанции, чем у зарешеченной тюлемсвободы, тем паче – у абсолютной.И ты совершенно права, считая, что обойдешьсябез меня. Но чем дольше я существую,тем позже ты превратишься в дождь заокном, шлифующий мостовую.1995
Ere perennius
Приключилась на твердую вещь напасть:будто лишних дней циферблата пастьотрыгнула назад, до бровей сытакрупным будущим чтобы считать до ста.И вокруг твердой вещи чужие ейвстали кодлом, базаря «Ржавей живей»и "Даешь песок, чтобы в гроб хромать,если ты из кости или камня, мать".Отвечала вещь, на слова скупа:"Не замай меня, лишних дней толпа!Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть -не рукой под черную юбку лезть.А тот камень-кость, гвоздь моей красы -он скучает по вам с мезозоя, псы:от него в веках борозда длинней,чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней".1995
Август
Маленькие города, где вам не скажут правду.Да и зачем вам она, ведь все равно – вчера.Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,известному только поезду. Где-то гудит пчела.Сделав себе карьеру из перепутья, витязьсам теперь светофор; плюс, впереди – река,и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.Запертые в жару, ставни увиты сплетнеюили просто плющом, чтоб не попасть впросак.Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлитв форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,где взгляд, в котором читается «Будь ты проклят»,прямо пропорционален отсутствующей толпе.<январь 1996 г.>
Роману Каплану на следующий день после его 55-летия [103]
Прости, Роман, меня, мерзавца,дай по лицу.Но приключилось нализатьсявчера певцу.И потому в твоей гостинойбыл только Юз.Роман, я был всегда скотинойи остаюсь.Прощенья нет подобной твари(плюс иудей).И нет мне места в «Самоваре»среди людей.В приличный дом теперь ублюдкане станут звать.Там, где блистают <...> [104] , Людка,мне не бывать.Теперь мне пищей, вне сомнений, -одна маца.Ни шашлыка мне, ни пельменей,ни холодца,ни рюмки дорогой отныне.Душою стар,войду я, как Моисей в пустыне,в ближайший бари прошепчу, припав к стаканусухой губой:"Ура! 55 Роману!O boy! O boy!"<1990-е>
103
Стихотворение прочитано Р. Капланом (совладельцем ресторана «Русский самовар») в телефильме о Бродском. Не датировано. Сообщено А. Голицыным. – С. В.
104
В этих скобках <...> – женское имя, которое я из-за неуверенности не стал приводить (Зинка, Нинка, да какое угодно – не разобрать). – Прим. А.Голицына.