Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

Письмо в академию

Как это ни провинциально, янастаиваю, что существуют птицыс пятьюдесятью крыльями. Что естьпернатые крупней, чем самый воздух,питающиеся просом лети падалью десятилетий.Вот почему их невозможно сбитьи почему им негде приземлиться.Их приближенье выдает их звук -совместный шум пятидесяти крыльев,размахом каждое в полнеба, ивы их не видите одновременно.Я называю их про себя «углы».В их опереньи что-то есть от суммы комнат,от суммы городов, куда менязабрасывало. Это сходствоснижает ихнюю потусторонность.Я вглядываюсь в их черты без страха:в мои пятьдесят три их клювыи когти – стершиеся карандаши, а неугроза печени, а языку – тем паче.Я – не пророк, они – не серафимы.Они гнездятся там, где больше места,чем в этом или в том концегалактики. Для них я – точка,вершина острого или тупого -в зависимости от разворота крыльев -угла. Их появление сроднивторженью клинописи в воздух. Впрочем,они сужаются, чтобы спуститься,а не наоборот – не то, что буквы.«Там, наверху», как персы говорят,углам надоедает расширятьсяи тянет сузиться. Порой углы,как веер складываясь, градус в градус,дают почувствовать, что их вниманье к

вашейкончающейся жизни есть рефлекссамозащиты: бесконечность тоже,я полагаю, уязвима (взятьхоть явную нехватку в трезвыхисследователях). Большинство в такиедни восставляют перпендикуляры,играют циркулем или, напротив, чертятпером зигзаги в стиле громовержца.Что до меня, произнося «отбой»,я отворачиваюсь от окнаи с облегченьем упираюсь взглядом в стенку.1993

Томас Транстремер за роялем

Городок, лежащий в полях как надстройка почвы.Монарх, замордованный штемпелем местной почты.Колокол в полдень. Из местной десятилеткималолетки высыпавшие, как таблеткиот невнятного будущего. Воспитанницы Линнея,автомашины ржавеют под вязами, зеленея,и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста,набирается в смысле уменья сорваться с места.Ни души. Разрастающаяся незаметнос каждым шагом площадь для монументаздесь прописанному постоянно.И рука, приделанная к фортепиано,постепенно отделывается от тела,точно под занавес овладеласостоянием более крупным илибезразличным, чем то, что в мозгу скопиликлетки; и пальцы, точно они боятсярастерять приснившееся богатство,лихорадочно мечутся по пещере,сокровищами затыкая щели.1993, Вастерес

Ангел

Белый хлопчатобумажный ангел,до сих пор висящий в моем чуланена металлических плечиках. Благодаря ему,ничего дурного за эти годыне стряслось: ни со мной, ни – тем более – с помещеньем.Скромный радиус, скажут мне; но заточетко очерченный. Будучи сотвореныне как мы, по образу и подобью,но бесплотными, ангелы обладаюттолько цветом и скоростью. Последнее позволяетбыть везде. Поэтому до сих порты со мной. Крылышки и бретелькив состояньи действительно обойтись без торса,стройных конечностей, не говоря – любви,дорожа безыменностью и предоставляя телурасширяться от счастья в диаметре где-то в теплойКалифорнии.1992

Архитектура

Евгению Рейну

Архитектура, мать развалин,завидующая облакам,чей пасмурный кочан разварен,по чьим лугамгуляет то бомбардировщик,то – более неуязвимдля взоров – соглядатай общихдел – серафим,лишь ты одна, архитектура,избранница, невеста, перлпространства, чья губа не дура,как Тассо пел,безмерную являя храбрость,которую нам не постичь,оправдываешь местность, адрес,рябой кирпич.Ты, в сущности, то, с чем природане справилась. Зане онане смеет ожидать приплодаот валуна,стараясь прекратить исканья,отделаться от суеты.Но будущее – вещь из камня,и это – ты.Ты – вакуума императрица.Граненностью твоих короств руке твоей кристалл искрится,идущий в ростстремительнее Эвереста;облекшись в пирамиду, в куб,так точится идеей местана Хронос зуб.Рожденная в воображеньи,которое переживешь,ты – следующее движенье,шаг за чертежестественности, рослых хижин,преследующих свой чердак,– в ту сторону, откуда слышенодин тик-так.Вздыхая о своих пенатахв растительных мотивах, etc.,ты – более для сверхпернатыхсуществ насест,не столько заигравшись в кукол,как думая, что вознесут,расчетливо раскрыв свой куполкак парашют.Шум Времени, известно, нечемпарировать. Но, в свой черед,нужда его в вещах сильней, чемнаоборот:как в обществе или в жилище.Для Времени твой храм, твой хламродней как собеседник тыщиподобных нам.Что может быть красноречивей,чем неодушевленность? Лишьсамо небытие, чьей нивойты мозг пылишьне столько циферблатам, сколькогалактике самой, про связьдогадываясь и на роль осколкатуда просясь.Ты, грубо выражаясь, сытопосматривая на простертых ниц,просеивая нас сквозь ситожил. единиц,заигрываешь с тем светом,взяв формы у него взаймы,чтоб поняли мы, с чем на этомстолкнулись мы.К бесплотному с абстрактным завистьи их к тебе наоборот,твоя, архитектура, завязь,но также плод.И ежели в ионосфередействительно одни нули,твой проигрыш, по крайней мере,конец земли.<1993>

* * *

Взгляни на деревянный дом.Помножь его на жизнь. Помножьна то, что предстоит потом.Полученное бросит в дрожьиль поразит параличом,оцепенением стропил,бревенчатостью, кирпичом -всем тем, что дымоход скопил.Пространство, в телескоп звездырассматривая свой улов,ломящийся от пустотыи суммы четырех углов,темнеет, заражаясь не-одушевленностью, слепойспособностью глядеть вовне,ощупывать его тропой.Он – твой не потому, что в немвсе кажется тебе чужим,но тем, что, поглощен огнем,он не проговорит: бежим.В нем твой архитектурный вкус.Рассчитанный на прочный быт,он из безадресности плюснеобитаемости сбит.И он перестоит века,галактику, жилую частьгрядущего, от паукапривычку перенявши прястьткань времени, точнее – бязьиз тикающего сырца,как маятником, колотясьо стенку головой жильца.<1993>

В окрестностях Атлантиды

Все эти годы мимо текла река,как морщины в поисках старика.Но народ, не умевший считать до ста,от нее хоронился верстой моста.Порой наводненье, порой толпа,то есть что-то, что трудно стереть со лба,заливали асфальт, но возвращались вспять,когда

ветер стихал и хотелось спать.Еще были зимы, одна лютейдругой, и привычка плодить детей,сводивших (как зеркалом – платянойшкаф) две жизни к своей одной,и вообще экономить. Но как ни гнипальцы руки, проходили дни.В дело пошли двоеточья с "е",зане их труднее стереть. Но всебыло впустую. Теперь ослабьцепочку – и в комнату хлынет рябь,поглотившая оптом жильцов, жилицАтлантиды, решившей начаться с лиц.<1993>

* * *

Голландия есть плоская страна,переходящая в конечном счете в море,которое и есть, в конечном счете,Голландия. Непойманные рыбы,беседуя друг с дружкой по-голландски,убеждены, что их свобода – смесьгравюры с кружевом. В Голландии нельзяподняться в горы, умереть от жажды;еще трудней – оставить четкий след,уехав из дому на велосипеде,уплыв – тем более. Воспоминанья -Голландия. И никакой плотинойих не удержишь. В этом смысле яживу в Голландии уже гораздо дольше,чем волны местные, катящиеся вдальбез адреса. Как эти строки.<1993>

Дедал в Сицилии

Всю жизнь он что-нибудь строил, что-нибудь изобретал.То для критской царицы искусственную корову,чтоб наставить рога царю, то – лабиринт (ужедля самого царя), чтоб скрыть от досужих взоровскверный приплод; то – летательный аппарат,когда царь наконец дознался, кто это у негопри дворе так сумел обеспечить себя работой.Сын во время полета погиб, упавв море, как Фаэтон, тоже некогда пренебрегшиминаставленьем отца. Теперь на прибрежном камнегде-то в Сицилии, глядя перед собой,сидит глубокий старик, способный перемещатьсяпо воздуху, если нельзя по морю и по суше.Всю жизнь он что-нибудь строил, что-нибудь изобретал.Всю жизнь от этих построек, от этих изобретенийприходилось бежать, как будто изобретеньяи постройки стремятся отделаться от чертежей,по-детски стыдясь родителей. Видимо, это – страхповторимости. На песок набегают с журчаньем волны,сзади синеют зубцы местных гор – но онеще в молодости изобрел пилу,использовав внешнее сходство статики и движенья.Старик нагибается и, привязав к лодыжкедлинную нитку, чтобы не заблудиться,направляется, крякнув, в сторону царства мертвых.1993

Иския в октябре

Фаусто Мальковати

Когда-то здесь клокотал вулкан.Потом – грудь клевал себе пеликан.Неподалеку Вергилий жил,и У. Х. Оден вино глушил.Теперь штукатурка дворцов не та,цены не те и не те счета.Но я кое-как свожу концыстрок, развернув потускневший рцы.Рыбак уплывает в ультрамаринот вывешенных на балкон перин,и осень захлестывает горный кряжморем другим, чем безлюдный пляж.Дочка с женой с балюстрады вдальглядят, высматривая рояльпаруса или воздушный шар -затихший колокола удар.Немыслимый как итог ходьбы,остров как вариант судьбыустраивает лишь сирокко. Нои нам не запрещенохлопать ставнями. И сквозняк,бумаги раскидывая, суть знак– быстро голову поверни!
– что мы здесь не одни.Известкой скрепленная скорлупа,спасающая от напора лба,соли, рыхлого молоткав сумерках три желтка.Крутя бугенвиллей [82] вензеля,ограниченная земля,их письменностью прикрывая стыд,растительностью пространству мстит.Мало людей; и, заслышав «ты»,здесь резче делаются черты,точно речь, наподобье линз,отделяет пейзаж от лиц.И пальцем при слове «домой» рукаохотней, чем в сторону материка,ткнет в сторону кучевой горы,где рушатся и растут миры.Мы здесь втроем и, держу пари,то, что вместе мы видим, в трираза безадресней и синей,чем то, на что смотрел Эней.1993

82

Так в СИБ. «Бугенвиль», согласно Советскому Энциклопедическому Словарю, пишется с одним л. Сообщено А. Румшиской. – С. В.

Испанская танцовщица

Умолкает птица.Наступает вечер.Раскрывает веериспанская танцовщица.Звучат ударылуны из бубна,и глухо, дробновторят гитары.И черный туфельна гладь паркетаступает; этокак ветер в профиль.О, женский танец!Рассказ светилао том, что было,чего не станет.О – слепок болив груди и взрывав мозгу, доколесознанье живо.В нем – скорбь пространствао точке в оном,себя напрасносчитавшем фоном.В нем – все: угрозы,надежда, гибель.Стремленье розывернуться в стебель.В его накалев любой деталиместь вертикалигоризонтали.В нем – пыткой взглядасквозь туч рванинузигзаг разрядаказнит равнину.Он – кровь из раны:побег из телав пейзаж без рамы.Давно хотела!Там – больше места!Знай, сталь кинжала,кому невестапринадлежала.О, этот танец!В пространстве сжатыйпротуберанецвне солнца взятый!Оборок пена;ее круженьеодновременноее крушенье.В нем сполох платьяв своем полетесвободней плоти,и чужд объятья.В нем чувство брезжит,что мирозданьеткань не удержитот разрастанья.О, этот сполохшелков! по сутиспуск бедер голыхна парашюте.Зане не тщится,чтоб был потушенон, танцовщица.Подобно душам,так рвется пламя,сгубив лучину,в воздушной яме,топча причину,виденье Рая,факт тяготенья,чтоб – расширяясвои владенья -престол небесныйодеть в багрянец.Так сросся с безднойиспанский танец.<1993>