Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
Павел пропустил Киру вперед.
Они вошли под застекленный свод гардеробной, отыскали свободные ящики, достали оттуда прозодежду и, превратившись в рабочих, прошли в фабричный распределитель.
Молча заполнили они графу «горячий пар» и, следуя за стрелками-указателями, прошли коридорами в цех.
Войдя в большой зал, сплошь уставленный машинами, они встали против двух девушек.
— Кончай, — весело сказал Павел. — Сменяем!
Одна из девушек спросила:
— Ты уже работал в цехе горячего пара?
— Нет.
— В таком случае — смотри.
Она обратила внимание Павла на широкую ленту, по которой двигались белые одежды. Они шли сплошным потоком по застекленному транспортеру, мимо трубопроводов, из которых вырывались
— Смотри сюда! — сказала девушка.
Она положила руки на регулятор.
— Если подача пара ослабевает, поверни рукоятку вправо. Если платье начнет сбиваться в кучу, переведи этот рычаг до надписи «свободный ход». Вот это все. Понятно?
— Вполне.
— До свиданья.
Девушки ушли. Павел остался с Кирой.
Так же быстро произошла смена и в других отделениях коммунальной прачечной.
Группа новых рабочих встала к приемникам.
Изо всех гостиниц, жилых помещений и коммунальных предприятий сюда тянулись трубы, по которым пневматически направлялось в коммунальную прачечную белье и другие изделия из полотна, бязи и коломянки.
Из приемника все поступающие предметы по транспортерам шли в дезинфекционные камеры, откуда посылались в горячий цех.
Влажный и горячий пар обволакивал бесформенные груды вещей, превращая их в мокрые куски, и гнал в котлы мыльно-щелочных растворов. В следующем цехе белье проходило через камеры электросушки. Затем поступало в гладильное отделение, откуда, сложенное, сияющее белизной, поднималось транспортерами в верхние этажи в отделения сортировки и уже по пневматическим трубам опять мчалось в гостиницы, в столовые, в буфеты, в лаборатории, в бани, в базисные склады, по абонементным номерам.
Павел с сосредоточенным видом стоял у машины, регулируя горячий пар. Белые потоки одежды катились под стеклом ровным приливом. Попадая в полосу пара, они внезапно теряли свои очертания, превращаясь в тяжелую набухшую лаву, которая медленно подплывала к всасывающим отверстиям и бесшумно проваливалась вниз.
— Ну? — услышал он голос Киры.
— Несложно и… неинтересно. Я думал, цех горячего пара не менее, чем машинное отделение.
— А мне все равно, — сказала Кира, — работа в сложных машинных отделениях мне кажется даже скучной.
— А я люблю машины! Работая в сердце предприятий, я ощущаю преклонение перед металлическими чудовищами. Мне кажется порой, что они ворочаются и, точно разумные существа, вздыхают, сердятся, торопятся…
— Атавизм! — засмеялась Кира. — В старину в честь машин даже молитвы писали. Я говорю о стихах… Ты — варвар. Да и потом: разве это, — она показала на транспортер, — не является машиной?
Павел засмеялся:
— Я люблю машину пыхтящую, многоколесную, опутанную приводами и залитую машинным маслом. Люблю сложное сердце. А это вены. Это жилы машинного организма. Когда я стою у дизелей и генераторов, мне кажется: это я даю живую жизнь предприятию и это я сотрясаю гулом стены, и от меня в разные стороны расходятся могучие щупальцы, которые ткут, режут, формуют, плющат, обтачивают тугую материю. Работа среди таких машин мне доставляет высшее наслаждение. Ты не испытывала этого?
Они разговаривали о преимуществах разной работы на разных предприятиях, попутно высказывая свои взгляды на все, из чего сплетена сложная человеческая жизнь.
— Нет лучшего, — сказала Кира, — нет более интересного, чем работа в агрогородах… Я в прошлом году четыре раза работала в агрогородах. В этом году тоже два раза. Если я ночью узнаю о требовании на рабочую силу в агрогородах, то могу вскочить с постели и побежать к распределителю. А какое разочарование испытываешь, когда подходишь к заполненной доске.
— Вот как? — удивился Павел. — Я не понимаю такой наклонности. Я с удовольствием уступил бы тебе это счастье. Работа в агрогородах была для меня всегда менее привлекательна, чем работа в индустриальных кольцах.
— В таком случае ты напрасно отнимаешь удовольствие у меня и у других.
— Ты думаешь,
— Я первая!
— Атавизм?
— Представь себе, что дед мой был коренным рабочим. Он тридцать лет проработал на ленинградской трикотажной фабрике «Красная заря». А я…
— Пейзанка…
— Смейся, пожалуй! — пожала плечами Кира.
Она помолчала немного, потом, переводя регуляторы и не поворачивая головы в сторону Павла, сказала:
— Работая однажды в лаборатории бионтизации [15] , я встретилась с одним полусумасшедшим… О, это был единственный в своем роде. Он мог без устали и отдыха говорить и дни и ночи напролет о различных сортах навоза, о породах свиней, о курах, утках, инкубаторах. Словом, все, что имело хотя бы отдаленное отношение к сельскому хозяйству, способно было влить в его жилы поэтический жар. Он мог без устали дискуссировать о коровьих хвостах, о породах свиней, о минеральных удобрениях. Он жил в особом мире, наполненном дыханием плодовых садов и полей, ревом скота и гулом сельскохозяйственных машин. Он не признавал искусства, он не мог просидеть в театре пяти минут; самую лучшую поэму он считал ниже прозаического мычания коровы. Я спорила с ним с утра до ночи. Я доказывала ему все убожество его жизни.
15
Метод биологически-экспериментального воздействия внешних сил на растения. Бионтизация повышает жизнедеятельность растения, повышает его производительность в количественном и в качественном отношении. Для бионтизации пользуются ультрафиолетовыми лучами, радиоактивностью, теплом и холодом. Бионтизация увеличивает урожай на 60 процентов.
Первые опыты в этом направлении были начаты в СССР в 1928 г. Опыты с бионтизацией семян доказали, что этот метод не только дает возможность повысить урожай и одновременно улучшить его качество, но что особенности бинтизированных семян наследуются. Таким образом, является возможным производить новые сорта с повышенной способностью развития. В последние годы было поставлено много опытов для получения мутаций, т. е. новых признаков у растений.
— И все же не могла убедить его в этом?
— Ого! Хотела бы я видеть человека, который сумел бы доказать ему это… Да что там! Он, ты понимаешь, он сам пытался доказать нам односторонность нашего существования. По его мнению, мы, с нашим образом жизни, были самыми несчастными людьми на земле… Впрочем, я хотела рассказать тебе, как он обратил меня в сельскохозяйственную веру.
Она откинула упавшие на глаза волосы.
— Однажды после яростного спора на эту тему он схватил меня за руку и потащил за собой. Первое время я думала, что ему пришла в голову мысль утопить меня в молоке. Такой у него был решительный вид. Но впоследствии оказалось, что решение его было более жестоким… Три декады он не отпускал меня. Мы исколесили за это время весь юг СССР, побывали в десятках агрогородов, работали в садах, на огородах, в полях, на опытных станциях, на плантациях, возились с телятами, поросятами и цыплятами, пахали, сеяли, а во время антрактов мчались на самолетах, где обедали и делились сельскохозяйственными впечатлениями. Где-то под Лугой, кажется, после двухнедельной работы в зоосовхозе, — он решил отпустить меня на все четыре стороны. Но я уже бредила инкубаторами и минеральными удобрениями. В сновидениях меня посещали цыплята, по ночам к моей подушке подходили все коровы и телята Республики и тепло дышали в мое лицо. Перед глазами качались тяжелые ветви, осыпанные румяными плодами… Я не хотела вернуться в город и больше года путешествовала с этим чудаком из одного агрогорода в другой. Да и теперь я еще не совсем освободилась от влияния земли… О, это нужно испытать!