Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
И окинули кручи вершин, И печально потупили взоры. Опроверг я предвзятых мужчин: «Неразлучны Кешоков и горы!
Гордо горское носит тавро Зычный стих его, вверенный годам. И поныне, как прежде, перо Повествует, откуда он родом.
Смерть грозила ему на войне, Был он конником и пехотинцем. И при этом в любой стороне Оставался всегда кабардинцем.
Были к странствиям приобщены, Молодыми на свете мы белом. Но, где б ни были, обращены Наши помыслы к отчим пределам.
След вам знать, что Алим
Словно ведая дело свое, Смог кинжально на радость и слезы Породнить он стиха лезвие С лезвием им отточенной прозы.
И вдали от отеческих лоз, Как поэт настоящего ранга, Он аульскую речку вознес Над волнами великого Ганга.
Каждый собственной верен звезде И в долгу у пожизненной дани. Я душою всегда в Дагестане, А Кешоков всегда в Кабарде».
АРХИТЕКТОРУ АБДУЛЕ АХМЕДОВУ
Мой друг, Ахмедов Абдула, Построй мне саклю городскую. И, если в ней я затоскую, Пусть будет грусть моя светла.
Построй такое мне жилье, Чтоб никогда его порога Переступить любого слога Не в силах было бы вранье.
Построй мне дом в родных местах, Чтобы часов не знать потери, Когда стучит бездельник в двери С дурацким словом на устах.
Предусмотреть бы, Абдула, В расчете было бы неплохо, Чтоб в дом не лез бы выпивоха, Когда я сам трезвей стекла.
Любые новшества вноси, Сойдет постройка мне любая, Но только в ней от краснобая Меня заранее спаси.
Уму доверюсь твоему, И постарайся ты, дружище, Чтоб обходил мое жилище Вор, как обходит он тюрьму.
Пусть будет дом мой невысок, Зато не ведает изъяна, Но, чтобы просыпался рано, Все окна сделай на восток.
Пусть никому он не грозит И колокольчик в нем над дверью, Согласно горскому поверью, Всегда отзывчиво звенит.
Идут побеги от корней, Да будет дом в зеленой сени — И обитают в доме тени Отца и матери моей.
Ты дом построй мне, Абдула, Чтоб в нем, хоть то небес забота, Моя бы спорилась работа, Жар в очаге вздымал крыла.
Клянусь тебе, мой дорогой, Твоя оценится заслуга, Коль будет дом открыт для друга, Для вести доброй и благой.
НЕВЫДУМАННАЯ ИСТОРИЯ
В горах среди родного люда Он Насреддину лишь чета. Абдулхаликова Махмуда Хочу воспеть я неспроста.
Мой близкий друг и родич дальний, Давно он признанный актер. Я и веселый и печальный Люблю вести с ним разговор.
Ко мне однажды зачастил он, И знать не мог я, почему Все вынуждал с лукавством милым Меня стихи читать ему.
И вдруг: в театр приглашенье. Зал полон. Вижу в свой черед. Что даже с гор на представленье Знакомый прикатил народ.
Вот поднят занавес. Что это? Не понимаю ничего! На сцене в озаренье света Себя я вижу самого.
И голос мой, и каждый жест, И нос мой. Отрицать не стану, Что
Как в зеркале, свой видя лик, Клянусь, подумал поначалу: «Ужель не сам предстал я залу, Ужели это мой двойник?»
Меня сидевшие окрест Неугомонною ордою Аварцы повскакали с мест, Как поднятые тамадою.
Загадкою томился люд, Сомненья в нем метались тени: Расул Гамзатов иль Махмуд — Кто перед ним сейчас на сцене?
А я сидел и тих и нем, Смущенье в облик свой впечатав, Но вскоре ясно стало всем, Что лишь один Расул Гамзатов.
Меня копируя, актер Пред тайной разорвал завесу: Свалился в яму, где суфлер Сидит, когда играют пьесу.
Подумав: «Экая беда!» — Я, из людского выйдя круга, В больницу кинулся, куда Свезли сородича и друга.
В бинтах и гриме он лежал, Но не стонал при посторонних И не мою уже держал Шальную голову в ладонях.
Стихи читая сорок лет, Ценя комедию и драму, Еще на людях как поэт Я не проваливался в яму.
Вздохнув печально и светло, В бинтах, как будто в белой пене, Махмуд сказал: «Мне повезло, Что я играл тебя на сцене.
Подумай, дорогой, о том: Что, если б с облаками вкупе Пред миром в образе твоем Возник на скальном я уступе?»
И, вспомнив зала сладкий гул И звездность своего успеха, Он мне победно подмигнул И громко застонал от смеха.
ПОЖАР В ГОСТИНИЦЕ «РОССИЯ»
Я был у немцев западных, когда, Другие сообщенья пересиля, «В Москве горит гостиница «Россия»!» — Поведала газетная орда.
Смекнул я сразу, что она не врет, Но только уж деталей смакованье Напоминало злое ликованье, Мне виделся злорадства черный рот.
Ах, этот словоблудья пир баварский! Шутили, масло подливая в жар: «Хоть рядом находился князь Пожарский, Он был не в силах потушить пожар…»
«В Кремле всю ночь не зажигали света, Он был огнем пожара озарен…» — Вы, герр Гамзатов, что могли б на это Сказать? — и поднесли мне микрофон.
— Ах, господа, чего таить, пожары, Где б ни были они, всегда беда. Явил бы неучтивость я, пожалуй, Когда б вас не утешил, господа.
Читателей найдете благодарных Вы там, где не сгорают от стыда. А нам, клянусь, для рукавов пожарных Не требуется рейнская вода!
Известно всем — огня опасен норов, Но мнение сложилось у меня, Что — нет на свете лучших брандмайоров, Чем наши укротители огня.
И смерть сама их запугать не в силе, Надеюсь, не забыли вы того, Как, в полымя кидаясь, выносили Они детей немецких из него?
События предстанут пусть нагими, Как истина, сквозь дымные года. Пожары, разожженные другими, Гасить нам приходилось, господа.
Готов признаться, если вам угодно, Что нахожусь я в курсе новостей. И сообщить вы можете свободно: «Отель «Россия» снова ждет гостей!»